Отечественные историки - ученые С. Соловьев, Н. М. Карамзин, В.О. Ключевский, М. Н. Покровский, Б. А. Рыбаков, Б. Д. Греков, С. В. Бахрушин и др. и их вклад в развитие российской исторической науки - Источники изучения истории. Российские учёные-историки

2.1 Развитие исторической мысли России с древнейших времен до конца XVII в.

2.2 Зарождение исторической науки и развитие отечественной историографии в XVIII-XIX вв.

2.3 Особенности историографии советского периода.

2.4 Современная отечественная историография.

Историография – 1) специальная историческая дисциплина, изучающая развитие исторической мысли и накопление исторических знаний о развитии общества; 2) история исторической науки в целом или ее отдельных периодов; 3) совокупность исследований по конкретной проблеме, например, историография Великой Отечественной войны.

История зародилась в Древней Греции. «Отцом истории» принято считать Геродота, жившего в V в. до н.э. Хорошо известны сочинения историков Древнего Рима Плутарха, Тацита и др.

Процесс изучения отечественной истории прошел долгий путь становления и насчитывает более тысячи лет, с момента появления восточнославянской общности. Само накопление исторических знаний делится на 2 этапа: донаучный и научный. Донаучный этап длился с момента появления восточнославянской общности (предположительно с VI в. н.э.) и до рубежа XVII-XVIII вв. Он характеризуется тем, что исторической науки в нашей стране еще не существовало, а исторические произведения носили ненаучный характер.

Второй этап отечественной историографии начался с начала XVIII в. и длится до сегодняшнего дня. Он характеризуется возникновением и развитием исторической науки в нашей стране.

2.1 Развитие исторической мысли России с древнейших времен до конца XVII в.

До появления письменности у восточных славян сведения о прошлом передавались устно, как правило, в форме былин – устных эпических сказаний. Былины являются первым источником о прошлом. С появлением письменности у наших предков исторические сведения стали заносить в особые погодные записи – летописи. События в них фиксировались, но не анализировались. Носили религиозный характер, поскольку велись церковнослужителями как самыми грамотными людьми в то время. Самым известным древнерусским летописцем является Нестор (конец XI – начало XII в.) – монах Киево-Печерского монастыря. Его считают автором первой летописи «Повесть временных лет» (около 1113 г.).

Наряду с летописями, большое историческое значение имеют также и литературные памятники, такие как «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона, «Слово о полку Игореве» и др.

Особым видом летописания была агиография (жизнеописание святых, содержащее подробные биографические сведения), иначе – «Жития святых», например, «Житие Александра Невского».

В XVII в. появился первый печатный учебник по русской истории, названный «Синопсис». Его составителем был киевский монах И. Гизель. До 1861 г. этот учебник переиздавался 25 раз. Он представлял собой выдержки из летописей и хроник, начинался «от сотворения мира», а заканчивался присоединением Украины к России.

Но все это еще не было научным историческим знанием.

2.2 Зарождение исторической науки и развитие отечественной историографии в XVIII - XIX вв

История как наука зародилась в России в начале XVIII в., что связано с деятельностью Петра I. К концу правления Петра I в Санкт-Петербурге была организована Академия наук, в рамках которой с 1725 г. началось систематическое изучение русской истории. В начале академического периода исследования проводили В.Н. Татищев и Г.З. Байер.

В.Н. Татищев был сподвижником Петра I. Его считают первым профессиональным историком в России. Он собирал, систематизировал и сравнивал разные варианты (списки) летописей, рассматривал историю в тесной связи с этнографией стран и территорий. Итогом его работы стал труд «История Российская с самых древнейших времен», изданный после его смерти. Особенность этой работы в том, что В.Н. Татищев использовал летописи, не сохранившиеся до наших дней. Его труд написан почти так же, как и традиционные летописи, повествование начиналось от сотворения мира. Вместе с тем, большая работа по критике источников (проверке достоверности сведений) позволяет считать его работу первым научным трудом.

Г.З. Байер приехал в Россию в 1725 г. и стал основателем т.н. норманнской теории в российской историографии, согласно которой государство на Руси появилось с приходом князей-варягов (другое название варягов – норманны). Его взгляды разделили Г.Ф. Миллер и А.Л. Шлецер.

Против «норманнской теории» выступил М.В. Ломоносов, написавший «Краткий летописец», в котором обосновал создание государства у восточных славян без участия скандинавов. Его теория получила название антинорманнской .

Полемика вокруг норманнской теории привела к повышению интереса к русской истории, к изданию многих исторических документов, публикации научных трудов. В конце XVIII в. наибольшее значение получили работы по русской истории И.Н. Болтина, который при Екатерине II прославился своими «Примечаниями на историю России Леклерка». Труд Леклерка вобрал в себя все негативное, что можно было найти в русской истории, чтобы показать русский народ неевропейским, варварским. В XVIII в. признание «варварским» того или иного народа означало необходимость его принудительной цивилизации путем превращения в колонию «цивилизованного» народа. Подобные трактовки российской истории могли привести к серьезным проблемам во внешней политике.

И.Н. Болтин в сжатые сроки написал свои «Примечания» на труд Леклерка, в которых на каждый его пример находил точно такой же пример из европейской, особенно французской истории. И.Н. Болтин показал наличие в Европе тех же пороков, что и в России, но при этом успешно показал, что выявленные недостатки России – случайность, а не закономерность.

К началу XIX в., благодаря просветительской деятельности Екатерины II, сбору древних книг, публикации летописей и документов, исторические исследования приобрели систематический характер. Однако русская история еще не была популярна, оставалась уделом узкого круга ученых и энтузиастов-любителей.

Ситуацию изменило творчество Н.М. Карамзина, первого российского историографа, написавшего первый труд по истории России, язык которого был доступен для широкого круга читателей. Первые 8 томов «Истории государства Российского» вышли из печати в 1816 г.

Издание этой книги удачно совпало с изменением общественного мнения в среде дворянства после войны с Наполеоном. Если до Отечественной войны 1812 г. дворянство превозносило европейскую культуру и считало русский народ «подлым», разговаривало при дворе в основном по-французски, то теперь, когда крестьяне «вилами выгнали французов из России», появилась мода на «русское». Труд Карамзина стал «бестселлером» и издавался огромными для своего времени тиражами.

Занятия историей стали пользоваться большой популярностью. Книги и журнальные публикации о русской истории оказались ареной политической борьбы. Свои взгляды с переменным успехом пытались подтвердить ссылками на русскую историю сначала славянофилы и западники, затем либералы и консерваторы.

Дискуссия между славянофилами и западниками, имевшая место в 30-е – 40-е гг. XIX в., положительно сказалась на развитии отечественной исторической науки. Благодаря славянофилам – братьям К.С. и И.С. Аксаковым, И.В. и П.В. Киреевским, в стране стала усиленными темпами развиваться русская этнография, появились записи русских былин, сказок, описания обычаев и т.д. Славянофилы рассматривали русскую историю как исключительно самобытную, превозносили старые русские порядки. Они пытались использовать сведения о вече (народном собрании IX-XIII вв.) и Земских соборах (выборный орган власти XVI-XVII вв.) для агитации перехода к ограниченной монархии.

На основе концепции славянофилов во второй половине XIX в. с легкой руки министра народного просвещения С.С. Уварова оформилась теория официальной народности, получившая поддержку государства и провозгласившая обучение в духе «православия, самодержавия, народности». Не меньшее влияние славянофилы оказали и на Н.Я. Данилевского, обосновавшего существование русской цивилизации и поставившего ее на один уровень с европейской.

Западники отказались от идеализации русской патриархальной старины и развивали исторические исследования в контексте современных им европейских концепций. Они также поддерживали идею отказа от самодержавия, но основой будущей государственности полагали развитие правовой системы и в первую очередь закрепление законом неотъемлемых прав человека, то есть отмены крепостного права и принятия конституции.

Наиболее известными в данный период стали труды представителей «государственной школы», «русской школы права». Среди лучших представителей западников следует отметить таких ученых, как М.П. Погодин («Древняя русская история до монгольского ига»), К.Д. Кавелин («Разыскания о начале Руси»), Б.Н. Чичерин («Опыты по истории русского права»), С.М. Соловьев («История России с древнейших времен»).

Особо можно выделить исследования С.М. Соловьева, который рассматривал государство как институт всенародных интересов, выделял функцию государства как социального института (защита от внешней угрозы), а также историческую миссию России (борьба леса со степью). Он полагал, что опричнина является всего лишь средством борьбы с родовыми отношениями. В «Публичных чтениях о Петре Великом» С.М. Соловьев впервые высказал мысль о том, что петровские преобразования подготовлены всем ходом исторического процесса.

Труды русских историков оказали существенное влияние на подготовку реформы по отмене крепостного права, в ходе которой, в качестве одного из вариантов предлагалось освободить крестьян без земли на основании того, что крестьяне якобы «кочевали» с одной земли на другую (подсечно-огневая и переложная системы) и, следовательно, права собственности на землю не имели. Благодаря трудам представителей юридического направления были найдены прямые свидетельства наследования земли крестьянами, что заставило помещиков юга России отказаться от идеи лишения крестьян земли.

Рубеж XIX-ХХ вв. стал временем расцвета русской исторической науки. Последним крупным исследованием по истории России в этот период можно считать «Курс русской истории» В.О. Ключевского, труд которого и по сей день в науке является образцовым.

2.3 Особенности историографии советского периода

После Октябрьской революции 1917 г. в исторической науке нашей страны утверждается господство марксистского направления (формационного подхода).Многообразие в подходах к историческим явлениям и событиям сменяется их единым толкованием. Историческая наука попала под влияние власти и идеологии. Труды ученых контролировались партийными органами и подвергались жесткой цензуре. Часть историков репрессировалась.

Развитие советской исторической науки во многом определялось исследованиями Н.М. Дружинина, Б.А. Рыбакова, М.Н. Тихомирова, Д.С. Лихачева, Л.В. Черепнина, П.А. Зайончковского и др.

В советский период историографии историческая наука была востребованной. На исследования по истории выделялись колоссальные средства, а исторические труды публиковались большими тиражами.

2.4 Современная отечественная историография

После распада СССР в 1991 г. диктат партии был снят, произошел отказ от марксистского направления как основного подхода к изучению истории. Историки получили свободу творчества. На этом фоне с одной стороны, начали появляться публикации псевдоисторических «исследований» (А.Т. Фоменко, Г.В. Носовский «Новая хронология» и др.), а с другой – стал возможным пересмотр многих излишне политизированных моментов в историографии истории России.

В начале XXI в. российская историческая наука динамично развивается и находится на этапе смены поколений ученых. Из числа ныне продолжающих свою деятельность «классиков» можно указать И.Я. Фроянова, В.Л. Янина, А.Н. Сахарова, Л.В. Милова и др. Но вместе с тем заявляют о себе и новые поколения историков.

ИСТОРИОГРАФИЯ

Историческая наука немыслима без историо-графии. Историк относится как судья к странам, народам, целым эпохам и вы-дающимся личностям. Историографу дано ещё более почётное право: он выступает в роли судьи по отношению к самому историку.

Историография — это наука, изучающая про-цесс накопления исторических знаний. В отличие от исторической науки, которая изучает прошлое, извлекая данные из исторических источников и анализируя их, историография исследует саму эту науку. Поэтому историография является как бы историей истории.

Историография появилась недавно. Потреб-ность описать все существовавшие прежде исто-рические знания впервые возникла в середине XIX в. Обучая студентов исторических и историко-филологических факультетов, учёные-историки пришли к выводу, что уже недостаточно препода-вать собственно историю, настало время позна-комить слушателей с опытом профессиональных историков и их научными методами. С этой целью в 1848/49 учебном году профессор Московского университета, известный историк Сергей Михайло-вич Соловьёв прочёл студентам курс лекций об исторической литературе. Лекции оказались по-лезными для студентов, и вскоре их чтение стало

регулярным. Подобные лекции читались в Петер-бургском, Казанском и других университетах. Так историография в России сделала свои первые ша-ги. В наши дни историк, не знакомый с историо-графией, не сможет профессионально работать.

Исторических сведений накопилось настолько много, что нельзя провести серьёзное исследо-вание, не сделав историографический обзор по данной теме, т. е. прежде чем изложить свою позицию по какой-либо проблеме, каждый учёный должен узнать мнение своих предшественников. Необходимо убедиться либо в том, что суждение ново, либо в том, что оно является подтверждением уже известного мнения других историков.

Описание литературы по исследуемой историче-ской проблеме — самая первая и важнейшая задача историографии. Сейчас в этой науке многое изменилось. Предмет её исследования очень рас-ширился; и теперь то, что раньше называли «историографией», имея при этом в виду обзор литературы по какой-либо теме, предложено называть «историографическим обзором по теме». Сам же термин «историография» в наши дни употребляется главным образом в значении «исто-рия исторической науки».

Историческое прошлое — сложный предмет исследования. Как узнать о событиях уже совер шившихся? Как описать эти события, если память людей ненадёжна? А как реконструировать собы-тия, происшедшие так давно, что и свидетелей уже нет? Где найти недостающие сведения? Они содержатся в исторических источниках. Найти эти источники и извлечь из них нужную инфор-мацию — вот задача истории. Но как? Какими инструментами? Какими способами? В разные века способы и инструменты, применявшиеся историка-ми, были различными. Их изучением и занимается историография.

Весь процесс накопления исторических знаний можно разделить на два периода — донаучный и научный. До появления письменности сказания о прошлом передавались из уст в уста. Это было время устных преданий, былин, саг. Некоторые из них были с течением времени записаны и в таком виде дошли до наших дней. Былины — первые источники, несущие информацию о прошлом. Позднее исторические сведения стали записывать. Так появились летописи — первые исторические сочинения, где содержалась вся информация, которую летописцу удавалось узнать. Историче-ское знание тогда ещё не было наукой, т. к. сведения о прошлом не подвергались анализу. Этот период называют донаучным. К историческим произведениям донаучного периода относятся уст-ные сказания, былины, летописи, жития святых,

хроники и др. Путь к научному историческому знанию был долгим и трудным и завершился только в середине — второй половине XVIII в.

В конце XVII — начале XVIII вв. появились труды по истории, которые ещё нельзя назвать научными, однако от предыдущих они отличаются тем, что авторы не только описывали события, но и пытались их анализировать. Многие из этих произведений связаны с деятельностью Петра I , царя-реформатора. В этот период появились исто-рические сочинения князя Бориса Ивановича Куракина (1676—1727), участника Азовских похо-дов и Северной войны, командовавшего Семё-новским полком в Полтавской битве. В его произведении «История Российской империи» около трети повествования относится к допет-ровскому времени, а остальное — события царство-вания Петра I , во многих из которых Куракин сам принимал участие.

Работа Петра Павловича Шафирова (1669— 1739) названа «Рассуждения, какие законные причины его царское величество Пётр Первый к

Древнерусский летописец.

началу войны против короля Каролуса Двенадцатого шведского в 1700 году имел». Как видно из названия, в ней речь идёт о Северной войне. То есть опять-таки о событии, современником которого был сам автор. В отличие от древних летописцев представители исторической литературы конца XVII — начала XVIII вв. пытаются осмыслить описанные ими события. Иногда для большей объективности они привлекают различные источники информации. Так, Шафиров использовал при создании своего труда документы о международных отношениях, внешней политике России XVII — XVIII вв. В его произведении читателю предлагалось не просто перечисление событий, а своеобразный «взгляд на события», авторская позиция. «Рассуждения...» понравились Петру I , который понимал необхо-димость развития исторического знания в России и был заинтересован в его распространении. Именно поэтому он сам написал предисловие к этому сочинению. Произведение Шафирова было переведено на немецкий язык и распространялось за рубежом. Конечно, Бориса Куракина, Петра Шафирова, Феофана Прокоповича, Дмитрия Кан-темира нельзя назвать профессиональными исто-риками. Специально историю они не изучали и не обладали широкими познаниями в этой области. Начало исторической науки в России положили труды работавших в нашем отечестве немецких историков Готлиба Зигфрида Байера (1694—1738) и Августа Шлёцера (1735—1809). Эти учёные впервые применили специальные методы для извлечения достоверной информации из историче-ских источников. Историки XIX в. очень высоко оценивали их сочинения.

Но только ли научное знание следует считать предметом историографии? В последние годы внимание историографов всё чаще привлекают исторические идеи тех, кто не был профессио-нально связан с историей. Ведь множество людей, высказывавших интересные мысли об истории, никогда не учились специально ремеслу историка. Среди них философы — Пётр Яковлевич Чаадаев, Алексей Степанович Хомяков, Николай Яковле-вич Данилевский, Владимир Сергеевич Соловьёв; писатели — Николай Васильевич Гоголь, Лев Николаевич Толстой, Михаил Афанасьевич Булга-ков. Как развитие исторической мысли в её образной форме можно рассматривать и некоторые произведения русских поэтов: Александра Серге-евича Пушкина, Николая Алексеевича Некрасова, Александра Александровича Блока.

Историография изучает также всё то, что непосредственно связано с жизнью исторической науки в различные времена: деятельность научно-исследовательских институтов, высших учебных

Российский историк XVIII в.

заведений, музеев, периодические издания и т. д. В не меньшей степени историография интересуется представлениями о судьбах отечества, существующими в массовом общественном сознании (это на-именее исследованная область). Но главным пред-метом исследования в историографии является именно научное историческое знание. Сложность

его изучения состоит в необходимости осмысливать то, что само по себе является результатом осмысления.

Историография — это самопознание истории. Появление этой науки свидетельствует о дости-жении историей высокой степени зрелости. Исто-рия пытается понять сама себя.

• Банион - Банион (Жан Bagnyon) - швейцарский писатель, живший во второй половине XV века. О нем было известно, что он был бакалавр (bachelier), гражданин и синдик г. Лозанны, и что в 1487 году им написан в защи...
• Нарушевич - Нарушевич (Адам-Станислав) - польский поэт и историк (1733-1796); учился у иезуитов и вступил в их орден; был профессором иезуитской коллегии в Вильно и collegium nobilium в Варшаве; позже епископ луц...
• Исторический Вестник - Исторический Вестник - историко-литературный журнал, издается с 1880 г. ежемесячно, под ред. С. Н. Шубинского; издатель - А. С. Суворин. Журнал поставил себе целью "знакомить читателей в живой, общедо...
• Кампредон - Кампредон (H. de Campredon) - французский дипломат. В первые годы XVIII ст. К. находился в Швеции; в 1719 г. он опять был туда послан, чтобы поддерживать интересы Франции при совершившемся в Швеции по...
• Куломзин Анатолий Николаевич - Куломзин Анатолий Николаевич - статс-секретарь, гофмейстер, род. в 1838 г. Окончив курс спб. унив. по юридическому факультету, служил в госуд. канцелярии и в канцелярии комитета министров; был тов. ми...
• АЛДАНОВ - АЛДАНОВ (настоящая фамилия Ландау) Марк Александрович (1886-1957), русский писатель. Эмигрировал в 1919. В исторической тетралогии "Мыслитель" (1921-27, романы "Девятое термидора", "Чёртов мост", "Заг...
• БАРСОВ Николай Павлович - БАРСОВ Николай Павлович (1839-1889), историк. Профессор Варшавского университета (с 1888). Труды по исторической географии России ["Очерки русской исторической географии. География Начальной (Не-сторо...
• БЫЧКОВЫ - БЫЧКОВЫ, историки и археографы, отец и сын. Афанасий Фёдорович (1818-99), академик Петербургской АН (1869). Член Государственного совета (с 1890). Председатель Археографической комиссии. Труды по исто...

История русского народа является частью всемирной, поэтому важность ее изучения понятна каждому. Человек, знающий историю своего народа, может адекватно ориентироваться в современном пространстве и грамотно реагировать на возникающие трудности. Изучать науку, повествующую о делах прошедших веков, помогают историки России. Остановимся подробнее на тех, кто сыграл значительную роль в научных исследованиях этого направления.

Первые летописи

Пока не существовало письменности, исторические знания передавались из уст в уста. И такие предания имелись у разных народов.

Когда появилась письменность, события стали фиксироваться в летописях. Специалисты считают, что первые источники датируются X-XI веками. Более древние писания не сохранились.

Первая сохранившаяся летопись принадлежит перу монаха Киево-Печорского монастыря Никона. Наиболее полная работа создана Нестором, это «Повесть временных лет» (1113 год).

Позже появился «Хронограф», составленный монахом Филофеем в конце XV-начале XVI века. В документе предоставлен обзор всемирной истории и изложена роль Москвы в частности и России в целом.

Конечно, история - это не просто изложение событий, перед наукой стоит задача осмыслить и объяснить исторические повороты.

Появление истории как науки: Василий Татищев

Формирование исторической науки в России началось в XVIII века. В это время русский народ пытался осознать себя и свое место в мире.

Первым историком России считается Это выдающийся мыслитель и политик тех лет. Годы его жизни - 1686-1750. Татищев был весьма одарённым человеком, и ему удалось сделать успешную карьеру при Петре I. После участия в Северной войне, Татищев занимался государственными делами. Параллельно он собирал исторические хроники и приводил их в порядок. После его смерти был издан 5-томный труд, над которым Татищев трудился в течение всей жизни, - «История Российская».

В своей работе Татищев устанавливал причинно-следственные связи происходивших событий, опираясь на летописи. Мыслитель по праву считается родоначальником Российской истории.

Михаил Щербатов

Историк России Михаил Щербатов также жил в XVIII веке, он был членом Российской академии.

Щербатов родился в богатой дворянской семье. Этот человек обладал энциклопедическими знаниями. Он создал «Историю Российскую от древнейших времен».

Ученые более поздних эпох критикуют исследования Щербатова, обвиняя в некоторой торопливости при написании и пробелах в знаниях. Действительно, Щербатов принялся за изучение истории уже тогда, когда начал трудиться над ее написанием.

История Щербатова не пользовалась спросом у современников. Екатерина II считала его и вовсе лишенным дарования.

Николай Карамзин

Среди историков России Карамзин занимает ведущее место. Интерес к науке у писателя сформировался в 1790 году. Александр I назначил его историографом.

Карамзин на протяжении всей жизни трудился над созданием «Истории государства Российского». Эта книга представила историю широкому кругу читателей. Поскольку Карамзин был более писателем, чем историком, в своей работе он трудился над красотой выражений.

Основной идеей «Истории» Карамзина была опора на самодержавие. Историк сделал выводы, что только при сильной власти монарха страна процветает, а при ее ослаблении - приходит в упадок.

Константин Аксаков

Среди выдающихся историков России и известных славянофилов свое почетное место занимает родившийся в 1817 году. Его работы продвигали идею противоположности путей исторического развития России и Запада.

Аксаков положительно относился к возвращению к традиционным русским корням. Вся его деятельность призывала именно к этому - возврату к истокам. Сам Аксаков отпустил бороду и носил косоворотку и мурмолку. Подвергал критике западную моду.

Аксаков не оставил ни одного научного труда, но его многочисленные статьи стали существенным вкладом в русскую историю. Известен также как автор филологических работ. Проповедовал свободу слова. Считал, что правитель должен слышать мнение народа, но не обязан его принимать. С другой стороны, народу не нужно вмешиваться в правительственные дела, а нужно сосредоточиться на своих нравственных идеалах и духовном развитии.

Николай Костомаров

Еще один деятель из числа историков России, трудившийся в XIX веке. Был другом Тараса Шевченко, имел знакомство с Николаем Чернышевским. Трудился в должности профессора в Киевском университете. Издал «Русскую историю в жизнеописаниях ее деятелей» в нескольких томах.

Значение работы Костомарова в отечественной историографии огромное. Он продвигал идею народной истории. Костомаров изучал духовное развитие россиян, эта идея была поддержана учеными более поздних эпох.

Вокруг Костомарова образовался кружок общественных деятелей, романтизировавших идею народности. По донесению все члены кружка были арестованы и подвергнуты наказаниям.

Сергей Соловьев

Один из самых известных историков России XIX века. Профессор, а позже и ректор Московского университета. На протяжении 30 лет работал над «Историей России». Этот выдающийся труд стал гордостью не только самого ученого, но и исторической науки России.

Весь собранный материал был изучен Соловьевым с достаточной полнотой, необходимой для научного труда. В своей работе он обратил внимание читателя на внутреннем наполнении исторического вектора. Своеобразие русской истории, по мнению ученого, заключалось в некотором опоздании развития - по сравнению с Западом.

Сам Соловьев признавался в своем горячем славянофильстве, которое немного остыло при изучении им исторического развития страны. Историк выступал за разумную отмену крепостничества и реформу буржуазного строя.

В научной работе Соловьев поддержал реформы Петра I, тем самым отходя от идей славянофилов. С течением лет взгляды Соловьева переходили от либеральных к консервативным. В конце своей жизни историк поддерживал просвещенную монархию.

Василий Ключевский

Продолжая список историков России, следует сказать и о (1841-1911 гг.) Он трудился профессором Московского университета. Считался талантливым лектором. На его лекциях присутствовало множество студентов.

Ключевский интересовался основами народной жизни, изучал фольклор, записывал пословицы и поговорки. Историк является автором курса лекций, который получил всемирное признание.

Ключевский изучал суть сложных отношений крестьян и землевладельцев, уделял этой мысли большое значение. Идеи Ключевского сопровождались критикой, впрочем, историк не вступал в полемику на данные темы. Он говорил, что выражает свое субъективное мнение по многим вопросам.

На страницах «Курса» Ключевский дал множество блестящих характеристик и ключевым моментам русской истории.

Сергей Платонов

Говоря о великих историках России, стоит вспомнить и о Сергее Платонове (1860-1933 гг.) Он был академиком, лектором университета.

Платонов развивал идеи Сергея Соловьева о противодействии родового и государственного начал в развитии России. Он видел причину современных несчастий в приходе к власти дворянского сословия.

Сергей Платонов приобрел известность благодаря изданным лекциям и учебнику по истории. Октябрьскую революцию он оценивал с отрицательной точки зрения.

За сокрытие важных исторических документов от Сталина Платонов был арестован вместе с друзьями, имевшими антимарксистские взгляды.

Наше время

Если говорить о современных историках России, можно назвать следующих деятелей:

• Артемий Арциховский - профессор исторического факультета МГУ, автор работ по древнерусской истории, создатель Новгородской экспедиции археологов.
• Степан Веселовский - ученик Ключевского, в 1933 году вернулся из ссылки, трудился профессором и лектором МГУ, занимался антропонимикой.
• Виктор Данилов - принимал участие в Отечественной войне, занимался историей российского крестьянства, удостоился награждения Золотой медалью имени Соловьева за выдающийся вклад в изучение истории.
• Николай Дружинин - выдающийся советский историк, изучал декабристское движение, пореформенную деревню, историю крестьянских хозяйств.
• Борис Рыбаков - историк и археолог XX века, изучал культуру и быт славян, занимался раскопками.
• Руслан Скрынников - профессор Санкт-Петербургского университета, специалист по истории XVI-XVII веков, исследовал опричнину и политику Ивана Грозного.
• Михаил Тихомиров - академик Московского университета, занимался изучением истории России, исследовал многочисленные общественные и экономические темы.
• Лев Черепнин - советский историй, академик Московского университета, изучал русское Средневековье, создал собственную школу и сделал важнейший вклад в отечественную историю.
• Серафим Юшков - профессор МГУ и ЛГУ, историк государства и права, участвовал в дискуссиях по Киевской Руси, занимался изучением ее строя.

Итак, мы рассмотрели самых знаменитых историков России, посвятивших науке значительную часть своей жизни.

Василий Никитич Татищев (1686-1750 гᴦ.)

Известный российский историк, географ, экономист и государственный деятель; автор первого капитального труда по русской истории - ʼʼИстории Российскойʼʼ. Татищева по праву называют отцом русской истории. “История Российская” (кн. 1-4, 1768-1784) – главный труд Татищева, над которым он работал с 1719 до конца своей жизни. В этом труде им впервые были собраны и критически осмыслены сведения из многих исторических источников. Русская Правда (в краткой редакции), Судебник 1550, Книга Большого Чертежа и мн. др.
Размещено на реф.рф
источники по истории России были открыты Татищевым. “История Российская” сохранила известия не дошедших до нашего времени источников. По справедливому замечанию С. М. Соловьева, Татищев указал “путь и средство своим соотечественникам заниматься русской историей”. Вторая редакция Истории Российской, являющаяся главным сочинœением Татищева, была издана через 18 лет после его смерти, при Екатеринœе II – в 1768 году. Первая редакция Истории Российской, написанная ʼʼдревним наречиемʼʼ, была впервые издана только в 1964 году.

Михаил Михайлович Щербатов (1733-1790 гᴦ.)

Русский историк, публицист. Почётный член Санкт-Петербургской Академии Наук с 1776 года, член Российской академии (1783). Щербатов был историком и публицистом, экономистом и политиком, философом и моралистом, человеком поистинœе энциклопедических познаний. В ʼʼИстории Российской от древнейших времёнʼʼ (доведена до 1610) подчеркивал роль феодальной аристократии, сводя исторический прогресс к уровню знаний, наук и разума отдельных личностей. В то же время труд Щербатова насыщен большим количеством актовых, летописных и др.
Размещено на реф.рф
источников. Щербатовым были найдены и опубликованы некоторые ценные памятники, в т.ч. ʼʼЦарственная книгаʼʼ, ʼʼЛетопись о многих мятежахʼʼ, ʼʼЖурнал Петра Великогоʼʼ и др.
Размещено на реф.рф
По мнению С. М. Соловьева, недостатки трудов Щербатова были результатом того, что ʼʼон стал изучать русскую историю, когда начал писать еёʼʼ, а писать её он очень торопился. До самой своей смерти Щербатов продолжал интересоваться политическими, философскими и экономическими вопросами, излагая свои взгляды в ряде статей.

Николай Михайлович Карамзин (1766 -1826 гᴦ.)

Интерес к истории возник у Карамзина с середины 1790-х годов. Он написал повесть на историческую тему - ʼʼМарфа-посадница, или Покорение Новгородаʼʼ (опубликовано в 1803). В этом же году указом Александра I он был назначен на должность историографа, и до конца своей жизни занимался написанием ʼʼИстории государства Российскогоʼʼ, практически прекратив деятельность журналиста и писателя.

ʼʼИсторияʼʼ Карамзина не была первым описанием истории России, до него были труды В.Н. Татищева и М.М. Щербатова. Но именно Карамзин открыл историю России для широкой образованной публики. В своём труде Карамзин выступал больше как писатель, чем историк - описывая исторические факты, он заботился о красоте языка, менее всœего стараясь делать какие-либо выводы из описываемых им событий. Тем не менее высокую научную ценность представляют его комментарии, которые содержат множество выписок из рукописей, большей частью впервые опубликованных Карамзиным. Некоторые из этих рукописей теперь уже не существуют.

Николай Иванович Костомаров (1817-1885 гᴦ.)

Общественный деятель, историк, публицист и поэт, член-корреспондент Императорской Санкт-Петербургской академии наук, современник, друг и соратник Тараса Шевченко. Автор многотомного издания ʼʼРусская история в жизнеописаниях её деятелœейʼʼ, исследователь социально-политической и экономической истории России, в особенности территории современной Украины, называемой Костомаровым южною Русью и южным краем.

Общее значение Костомарова в развитии русской историографии можно, без всякого преувеличения, назвать громадным. Им была внесена и настойчиво проводилась во всœех его трудах идея народной истории. Сам Костомаров понимал и осуществлял её главным образом в виде изучения духовной жизни народа. Позднейшие исследователи раздвинули содержание этой идеи, но заслуга Костомарова этим не уменьшается. В связи с этой основной мыслью работ Костомарова стояла у него другая – о крайне важно сти изучения племенных особенностей каждой части народа и создания областной истории. В случае если в современной науке установился несколько иной взгляд на народный характер, отрицающий ту неподвижность, какую приписывал ему Костомаров, то именно работы последнего послужили толчком, исходя из которого стало развиваться изучение истории областей.

Сергей Михайлович Соловьёв (1820-1879 гᴦ.)

Русский историк, профессор Московского университета (с 1848 года), ректор Московского университета (1871-1877 гᴦ.), ординарный академик Императорской Санкт-Петербургской Академии наук по отделœению русского языка и словесности (1872), тайный советник.

30 лет неустанно работал Соловьёв над ʼʼИсторией Россииʼʼ, славой его жизни и гордостью русской исторической науки. Первый том её появился в 1851 году, и с тех пор аккуратно из года в год выходило по тому. Последний, 29-й, вышел в 1879 году, уже по смерти автора. ʼʼИстория Россииʼʼ доведена до 1774 года. Будучи эпохой в развитии русской историографии, труд Соловьёва определил известное направление, создал многочисленную школу. ʼʼИстория Россииʼʼ, по верному определœению профессора В.И. Герье, есть национальная история: впервые исторический материал, необходимый для такого труда, был собран и исследован с надлежащей полнотой, с соблюдением строго научных приёмов, применительно к требованиям современного исторического знания: источник всœегда на первом плане, трезвая правда и объективная истина одни руководят пером автора. Монументальный труд Соловьёва впервые схватил существенные черты и форму исторического развития нации.

Василий Осипович Ключевский (1841-1911 гᴦ.)

Видный русский историк, ординарный профессор Московского университета; ординарный академик Императорской Санкт-Петербургской Академии наук (сверх штата по истории и древностям Русским (1900), председатель Императорского Общества истории и древностей российских при Московском университете, тайный советник.

Ключевский по праву считается непревзойденным лектором. Аудитория Московского университета͵ в которой он читал свой курс, всœегда была переполнена. Им были прочитаны и изданы специальные курсы “Методология русской истории”, “Терминология русской истории”, “История сословий в России”, “Источники русской истории”, цикл лекций по русской историографии.

Важнейшей работой Ключевского стал его "Курс лекций", изданный в начале 1900-х гᴦ. Ему удалось не только составить его на серьезной научной основе, но и достигнуть художественного изображения нашей истории. "Курс" получил всœемирное признание.

Сергей Фёдорович Платонов (1860-1933 гᴦ.)

Русский историк, академик Российской академии наук (1920). Автор курса лекций по русской истории (1917 ᴦ.). По Платонову, стартовой позицией, определившей особенности русской истории на много веков вперёд, является ʼʼвоенный характерʼʼ Московского государства, возникшего в конце XV века. Окружённое почти одновременно с трёх сторон врагами, действовавшими наступательно, великорусское племя вынуждено было принять чисто военную организацию и постоянно воевать на три фронта. Чисто военная организация Московского государства имела своим следствием закрепощение сословий, что на много столетий вперёд предопределило внутреннее развитие страны, в т.ч. и знаменитую ʼʼСмутуʼʼ начала XVII века.

ʼʼРаскрепощениеʼʼ сословий началось с ʼʼраскрепощенияʼʼ дворянства, ĸᴏᴛᴏᴩᴏᴇ получило своё окончательное оформление в ʼʼЖалованной грамоте дворянствуʼʼ 1785 года. Последним актом ʼʼраскрепощенияʼʼ сословий явилась крестьянская реформа 1861 года. При этом, получив личные и экономические свободы, ʼʼраскрепощённыеʼʼ сословия не дождались свобод политических, что нашло выражение в ʼʼумственном брожении радикального политического характераʼʼ, вылившемся, в конце концов, в террор ʼʼнародовольцевʼʼ и революционные потрясения начала XX века.

В академическом журнале «Российская история» (Москва, 2013, № 1, стр. 3-32) под рубрикой «Диалог о книге» опубликована подготовленная нынешним главным редактором этого издания Игорем Анатольевичем Христофоровым стенограмма обсуждения сборника «Научное сообщество историков России: 20 лет перемен. Под редакцией Геннадия Бордюгова» (Москва: АИРО-XXI, 2011. – 520 стр.). Инициатором подобной формы дискуссии был безвременно ушедший главный редактор журнала «Российская история» Сергей Сергеевич Секиринский (12 апреля 1955 Симферополь - 8 ноября 2012 Москва), избранный на этот пост весной 2012 года. Состоялся более-менее академический разговор о судьбах исторической науки в позднесоветском и послесоветском периодах и о методологии постижения прошлого. Я ряд лет вёл Сектор философии и методологии истории в Отделе исторических наук академического Института научной информации по общественным наукам, стараюсь следовать заветам научной объективности-неангажированности Леопольда фон Ранке, знаю многих историков и некоторых из них уважаю, мне нижеразмещаемый текст, сопровождаемый краткими моими комментариями, крайне интересен. Ранее произошло самоосознание философского сообщества России, к которому я духовно тоже принадлежу, хотя не участвую ныне в академической жизни, и вот пришла очередь исторического сообщества! Для начала - Аннотация и Оглавление обсуждаемого сборника :

«В книге прослеживаются основные тенденции изменений в научном сообществе историков за последние два десятилетия и предшествующее им столетие. Авторы анализируют мировоззренческие и культурные ценности, которые доминируют в сообществе историков современной России, новые модели и формы объединения историков, новые вызовы, волнующие сообщество, нравы современных историков. Книга рассчитана на специалистов и аспирантов.

CООБЩЕСТВО ИСТОРИКОВ РОССИИ: ОТ ПРОШЛОГО К БУДУЩЕМУ. ВВЕДЕНИЕ (Геннадий БОРДЮГОВ > ) 7

ИСТОРИКИ В ЭПОХУ ВОЙН, РЕВОЛЮЦИЙ И СОВЕТСКОГО СТРОЯ (Владимир ЕСАКОВ ) 17
Идея науки у А.С. Лаппо-Данилевского 17
Советская власть и научное сообщество 19
Москва – центр академической науки 29
Новый идеологический прессинг 34
Историки в «оттепели» и «новом направлении» 40

«ПРОФЕССИОНАЛЫ ИСТОРИИ» В ЭРУ ПУБЛИЦИСТИЧНОСТИ: 1985–1991 гг. (Ирина ЧЕЧЕЛЬ ) 55
Самоопределение исторической корпорации по отношению к предшествующей традиции 56
Самоопределение исторической науки 1985–1991 гг. по отношению к исторической публицистике 69
Историографическая культура отечественного сообщества историков 1985–2010 гг. 95

II. ТРАНЗИТ: СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ ПОРТРЕТ СООБЩЕСТВА (Геннадий БОРДЮГОВ, Сергей ЩЕРБИНА )
1. Анализ общих демографических параметров 122
2. Возрастные и территориальные характеристики 127
3. Профессиональные интересы 141
4. Смена приоритетов в научных и научно-популярных публикациях 167
5. Портрет российского историка 171

III. НОВЫЕ ФОРМЫ ОБЪЕДИНЕНИЯ УЧЕНЫХ

CООБЩЕСТВА «НАЦИОНАЛЬНЫХ ИСТОРИКОВ» (Дмитрий ЛЮКШИН ) 177
Национальные истории в отечественной историографической традиции 177
Сообщества «национальных историков»: жизнь после суверенного парада 180
Время переосмысления… отменяется 183
«Национальные историки» о периоде «собирания русских земель» на рубеже ХХ–ХХI вв.: поиски места в российской историографии 185

РОССИЙСКИЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ЖУРНАЛЫ: ТРИ МОДЕЛИ ОРГАНИЗАЦИИ ЗНАНИЯ И СООБЩЕСТВА (Наталья ПОТАПОВА ) 191
Журнал как наследие: опыт реконструкции академических журналов 195
Журнал как бизнес: принципы маркетинга на примере «Нового литературного обозрения» 215
Журнал как медиа-проект: стратегические принципы на примере журнала «Родина» 220

ИСТОРИКИ В МЕЖДИСЦИПЛИНАРНОМ СООБЩЕСТВЕ (Антон СВЕШНИКОВ, Борис СТЕПАНОВ ) 234
«Советское, значит отличное»: междисциплинарность в одной отдельно взятой стране 236
Романтика междисциплинарности: «Одиссей» и «THESIS» 239
«Лихие 90-е»: знание о прошлом между дисциплинами и институциями 242
Академическая периодика между 1990-ми и 2000-ми 247

IV. ПЕРЕД ВЫЗОВАМИ РУБЕЖА ВЕКОВ

КАНУН НОВОЙ ОРТОДОКСИИ. ИСТОРИК И ВЛАСТЬ В ПЕРЕСТРОЕЧНОЙ И ПОСТСОВЕТСКОЙ РОССИИ (Василий МОЛОДЯКОВ ) 261
Новая ортодоксия – 1: «социализм» против «сталинизма» 262
Новая ортодоксия – 2: «демократия» против «советчины» 266
Новая ортодоксия – 3: «путинисты» против «придурков» и «либералов» 271

ИСТОРИЧЕСКОЕ СООБЩЕСТВО И ТВОРЦЫ СЕНСАЦИЙ (Никита ДЕДКОВ ) 281
На обломках империи 282
Предыстория 283
Вдали от шума городского 286
Успех 288
А что же историки? 289

МЕЖДУ КОНКУРЕНЦИЕЙ И ПАТЕРНАЛИЗМОМ: «ГРАНТОВЫЙ» ИСТОРИК В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ (Игорь НАРСКИЙ, Юлия ХМЕЛЕВСКАЯ ) 301
«Грантовое пространство» 302
«Правила применения правил»: реалии грантовой политики 306
Эскиз к портрету современного грантополучателя-историка 310
Postscriptum 317

НРАВЫ СОВРЕМЕННЫХ РОССИЙСКИХ ИСТОРИКОВ: ПРЕДПОСЫЛКИ К ПАДЕНИЮ И НАДЕЖДЫ НА ВОЗРОЖДЕНИЕ (Борис СОКОЛОВ ) 321
Социальные корни нравов 322
Написание диссертаций за других лиц: стыдно или не стыдно? 323
Научное единомыслие по-постсоветски и борьба за власть в исторической науке 325
Государственная борьба с «фальсификациями, наносящими ущерб России», и нравы историков 329
Гносеологические корни нынешних нравов российских историков 331
Существует ли сообщество российских историков 334
Необходимость хартии историков 338

V. Российское научно-историческое сообщество в конце XIX – начале ХХI вв.: публикации и исследования 1940-х – 2010-х гг. (Иосиф БЕЛЕНЬКИЙ )
1. Институции. Коммуникации. Традиции 344
2. Научные школы в отечественной исторической науке 371
3. Сборники в честь и памяти отечественных ученых-историков 389
4. Мемуары, дневники и письма отечественных историков 445
5. Биобиблиография ученых-историков 460
6. Биографические и биобиблиографические словари историков 468

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН........................... 479
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ................ 511

«/стр. 3:/ Сергей Секиринский

Представляя новую рубрику, стоит напомнить афоризм В.О. Ключевского, который называл книги «главными биографическими фактами» в жизни учёного. Можно лишь к этому добавить, что появление новых исследований, введение в научный оборот не­известных прежде источников, написание обобщающих трудов не только расставляет вехи в профессиональных судьбах отдельных историков, но и служит важнейшим симптомом жизнедеятельности научного сообщества в целом. К сожалению, до сих пор эти, казалось бы, вполне очевидные соображения не всегда учитывались в нашей редакционной работе. Слишком доминировал сложившийся в академической среде взгляд на журнал как на сборник научных статей, только выходящий с известной периодичностью; как на своего рода промежуточную станцию на пути автора к книге (на худой конец, к диссертации). Книжные новинки, если и фиксировались журналом, что происходило далеко не всегда, то (за отдельными исключениями) лишь в конце номера подчёркнуто мелким шрифтом. Если вдуматься, в этом можно увидеть какой-то странный перекос: статьи, обычно представляющие собой лишь более или менее удач­ные фрагменты будущих монографий, оттесняли сами книги на задний план!

Журнал, претендующий на роль зеркала того, что происходит в науке, должен шире откликаться на главные факты творческой жизни профессионального сообще­ства. Отныне мы будем открывать каждый номер «Российской истории» не статьёй, а диалогом по поводу значимого для науки события - выхода новой книги (исследова­ния, публикации источника, работы общего характера). Обновлённая и, на наш взгляд, достаточно гибкая структура номера позволяет сразу обсуждать даже несколько книг, как в специально созданной для этого рубрике, которая может повторяться в одном выпуске два-три раза, так и, в случае необходимости, в ряде других разделов.

Мы открываем рубрику обсуждением темы, которая по определению не может оставить равнодушным ни одного из постоянных и даже случайных читателей нашего журнала. Сборник дискуссионных статей, изданный Ассоциацией исследователей рос­сийского общества АИРО-XXI, посвящен сообществу российских историков в эпоху ещё не завершённого «перехода от "советского" к "российскому" или "русскому"» (с. 7). По причинам, которые ещё ждут своего исследователя, отечественные историки до сих пор не слишком охотно обсуждали собственные внутрикорпоративные проблемы. Едва ли не единственным «допустимым» в этом контексте жанром были и остаются «методологически»-биографические труды, в которых история науки почти всегда сводится к истории идей и к творчеству их авторов - более или менее известных учёных прошлого. Социальный статус историков, особенности их корпоративного самосознания и зако­номерности его формирования, не говоря уже о более острых вопросах денег, власти и контроля внутри сообщества и со стороны «внешних» по отношению к нему сил, преж­де всего государства, - все эти сюжеты больше обсуждаются на обыденном уровне, в кулуарах конференций и коридорах институтов, чем на страницах научных изданий. Как и авторы обсуждаемой книги, мы считаем, что настало время говорить о них открыто.

/стр.4:/ В дискуссии приняли участие: член-корреспондент РАН П.Ю. Уваров (Институт всеобщей истории РАН; Национальный исследовательский университет Высшая шко­ла экономики), доктора исторических наук В.И. Дурновцев (Российский государствен­ный гуманитарный университет), И.И. Курилла (Волгоградский государственный уни­верситет), А.Б. Соколов (Ярославский государственный педагогический университет им. К.Д. Ушинского), кандидат исторических наук В.В. Тихонов (Институт российской истории РАН).

Павел Уваров : Историки делятся на работающих с источниками и неработающих с оными
Ни в одной стране мира нет столь большой доли профессиональных историо­графов, т.е. историков, специализирующихся на изучении того, что написали другие. Но в большинстве случаев исследуется то, что когда-то писал некий выдающийся исто­рик или что пишут наши западные коллеги. Анализа же нашей современной историо­графической ситуации остро не хватает (3а редким исключением, см., например: Хут Л.Р. Теоретико-методологические проблемы изучения истории Нового времени в отечественной историографии рубежа XX-XXI вв. М., 2010). В западных странах интроспекция, т.е. отсле­живание состояния своей современной историографии, играет важную роль. У нас же об этом вспоминают чаще всего либо по какому-нибудь скандальному поводу, либо при написании заказных рецензий.

Но одно дело - произносить инвективы и здравицы, а другое - попытаться дать це­лостный анализ ситуации. Здесь мы не избалованы большими работами (См., например, тематический выпуск «Историческая наука в современной России» элек­тронного научно-образовательного журнала «История». Вып. 1 /http://mes.igh.ru/magazine/ content.php?magazine-3 82). Уже поэтому авторский коллектив книги, вышедшей под редакцией ГА. Бордюгова, заслуживает вся­ческого уважения. Уважение предписывает сосредоточиться именно на достоинствах и недостатках данной книги, а не на общих рассуждениях о судьбах профессионального сообщества историков в нашей стране, сколь бы мне ни хотелось подискутировать на эту тему.

Я думаю, что не удивлю авторов, если скажу, что коллективной монографии у них не получилось. Перед нами сборник статей, отчасти связанных общностью проблема­тики, отчасти - общностью ценностных суждений, но при этом разнящихся по жанру. Ничего обидного в этом нет, сборник статей - форма вполне респектабельная, а глав­ное, менее уязвимая для критики. Коллективной монографии можно ставить в упрёк то, что определённые вопросы не затронуты, сборнику же такие претензии предъявлять бессмысленно. В лучшем случае их можно назвать рекомендациями на будущее.

Но раз перед нами сборник, то и я позволю себе на одних материалах остановить­ся больше, на других - меньше, а некоторые вообще по разным причинам опустить. К последним относятся прежде всего библиографические материалы И.Л. Белень­кого по историографическим исследованиям отечественного сообщества историков. Достаточно вспомнить не раз слышанную мною фразу: «Если кто-то и сделает, то Иосиф Львович, а если Иосиф Львович не сделает, то никто не сделает». Собствен­но, не будь в обсуждаемой книге больше ничего, кроме этих библиографических ма­териалов, занимающих свыше дюжины печатных листов, всё равно от неё была бы огромная польза.

Текст В.Д. Есакова я также не стану анализировать - формально он относится к более раннему периоду, посвящен другой стране и другому сообществу, хотя, конечно, играет важную роль, задавая точку отсчёта начавшихся в 1980-х гг. необратимых изме­нений в организации жизни историков в России. Главное, что его исследование имеет еще и ценность свидетельства очевидца и даже участника событий, связанных с дея/5/тельностью «мятежного парткома» Института истории АН СССР в середине 1960-х гг. Не знаю, все ли авторы этот раздел читали, но рассказываемая Есаковым история разде­ления Института убеждает в необходимости изучения не только дискурсивных практик и идеологических стереотипов, но также и институциональной и микроисторической подоплёки событий. Власти надо было избавиться от слишком принципиального парт­кома, и в результате предпочли специализацию комплексному подходу.

Не стал я разбирать и статью Н.И. Дедкова. При всём интересе к феномену «новой хронологии» данное явление лишь косвенно соотносится с профессиональным сооб­ществом. Реакция историков на Фоменко любопытна, и в тексте о ней говорится, но, по-моему, не эта проблема волнует автора в первую очередь.

И, наконец, я исключил из рассмотрения текст В.П. Молодякова. Маркирующие позицию автора хлёсткие фразы, слабо подкреплённые работой с материалом (доста­точно взглянуть на примечания), демонстрируют, что статья относится скорее к журна­листике, чем к историографии. Можно с автором соглашаться или спорить, но сказать, что он что-то не учёл в своём анализе, нельзя, потому что анализа в статье нет. Как о слишком журналистском я не хотел писать и о тексте Б.В. Соколова, но, по некоторым соображениям, от этого намерения отказался.

Теперь можно двинуться по текстам в порядке их следования.

Знакомясь с работой И.Д. Чечель, я вспомнил, как во второй половине 1980-х гг. завидовал грядущим историкам, которые станут изучать эту бурную эпоху. Неудиви­тельно поэтому, что в её текст я пытался вникнуть с большим тщанием, чем в другие разделы. Это потребовало немалого труда ещё и из-за стиля, создающего впечатление, что автор пытается сказать почти обо всём сразу и вдобавок продемонстрировать вла­дение бесчисленными риторическими фигурами и интонациями одновременно. Часто авторская фраза, уснащённая цитатами, выстроена так, что трудно определить, к чему относится данное высказывание: к «означающему» или «означаемому».

Метафоры, лёгкие намёки, термины, до конца понятные лишь посвященным, громоздятся друг на друга, требуя от читателя усилий, сопоставимых с затратами на декодирование тек­стов Мишеля де Серто. Порой дискурс, как хвост собакой, виляет авторской мыслью, выстраивая причудливые конфигурации. Так, В.Б. Кобрин почему-то причислен к ти­пичным «академистам», а Ю.Н. Афанасьев и Л.М. Баткин оказываются в одном лагере «критиков-политиков», непримиримых борцов, отмахивающихся от советской исто­риографической традиции, тогда как в другом стане «критиков-методологов» соседями становятся А.Я. Гуревич и Б.Г. Могильницкий, «предлагавшие ограничиться комплекс­но-оперативной реформой историографии в её методологическом срезе». Для меня сие удивительно, коль скоро я хорошо знаком с этими людьми. Мне, например, невозможно абстрагироваться от того, что Б.Г. Могильницкий - хранитель традиций своего учителя А.И. Данилова («министра-медиевиста»), бывшего для А.Я. Гуревича, пожалуй, самой одиозной фигурой в советской науке, в то время как с Л.М. Баткиным Арон Яковлевич при всех разногласиях был стратегическим единомышленником и другом.

Но ведь я - очевидец, а очевидец и должен относиться к историку примерно так, как память относится к истории. Поэтому я вполне допускаю, что неожиданные повороты историографических сопоставлений могут оказаться ценны именно своей непредска­зуемостью, позволяя увидеть нечто новое. Гораздо более серьёзный вопрос относится к дисциплинарной идентичности данного текста. Если это - культурология, то я боязли­во умолкаю и воздерживаюсь от комментариев, если это - нарратология, то признаю её уместность, лишь удивляясь, что поэтике перестроечного историописания уделено не так много места, как хотелось бы. Но если это историческое исследование, тогда стоит определиться со «священными коровами» историков: источниками, хронологическими рамками, методами исследования. Возможно, автор относится к поколению историков, пустивших этих коров на мясо, но для фигурантов его исследования они оставались священны. Историки оценивали друг друга не только по декларациям о намерениях и по политическим пристрастиям, но и по степени профессионализма, измеряемого по тому, как исследователь работает с источниками. К тому же в перестроечную эпоху /стр. 6:/ шёл массовый вброс новых источников, менявших ландшафт «территории историка» никак не меньше, чем статьи в журнале «Коммунист».

Суждения автора подкрепляются анализом принципиально разных текстов - ин­тервью, статей в газетах, в научно-популярных, публицистических или же во впол­не научных журналах и сборниках, предисловиях и послесловиях к монографиям (Я бы как очевидец добавил сюда и граффити в общественных местах в качестве историче­ски переходного жанра от полемических статей к форумам блогосферы). Можно ли игнорировать «принуждение формы», предписывающей историку то быть застёгнутым на все пуговицы, то щеголять отсутствием галстука или других деталей одежды? Можно, если речь идет о применении контент-анализа. Но об этом принято предупреждать читателя, равно как и о хронологических рамках исследования. Начав знакомиться с текстом, посвященным эпохе перестройки, он затем узнаёт, что речь шла о периоде, доходящем до нашего времени. Всё бы ничего, но это подчас делает уязвимыми выводы автора. Важное место уделено в статье тому, как Ю.А. Поляков нападал на «историков-конъюнктурщиков». Соглашаясь с выводом автора о том, что уважаемый академик относился к «конъюнктурщикам» плохо и что работы Ю.Н. Афа­насьева он скорее клеймил, чем подвергал всестороннему анализу, я всё-таки должен обратить внимание на то, что книга Полякова датирована 1995 г., временем, когда пе­рестройка давно уже канула в Лету. Это сегодня для нас пять лет срок небольшой, а тогда, как и в любой революционный период, история во много раз ускоряла свой бег. Сопоставляемые тексты, таким образом, относятся к разным геологическим эпохам. Может быть, в книге Полякова собраны статьи, написанные ранее, как раз по свежим следам выступлений Афанасьева? Но читателю об этом не известно.

Насколько я понял, под расплывчатым понятием «эволюция образа научности» понимается на самом деле то, как вело себя сообщество историков в условиях пере­стройки, как «критики» и «академисты» реагировали на вызовы, как менялись их пози­ции. Мне в этом тексте интереснее другое. История оказалась в значительной степени предоставленной сама себе, то ли освобождённой, то ли брошенной властями. Если бы автор интересовался институциональной историей, то, думаю, обыграл бы тот факт, что с 1988 г. в структуре РАН наша дисциплина выделилась из секции общественных наук и существовала как самодостаточное отделение, пока не была объединена с фило­логами в 2001 г. В этих условиях для историков важным оказался искус публичностью, который привел не только к трансформации «образа научности», но и к перераспреде­лению социальных ролей (точнее, к попытке этого перераспределения). Очень ценно, но, к сожалению, не развито автором наблюдение о принципиальном смешении жанров перестроечной историографии, интересен небольшой экскурс в поэтику исторических текстов тех лет. Претендуя сама на многое, история очень болезненно реагировала на вторжение «чужаков». Как бы друг к другу ни относились твердокаменные ака­демисты и пламенные критики-реформаторы, здесь они были весьма похожи в своих реакциях. Иногда это была вполне здоровая защита от самозванцев, но порой она вела к досадным потерям. Среди потерь - не только сорванные попытки реального, а не декларативного междисциплинарного диалога, но и упущенный шанс осознания важ­ности и самостоятельности феномена «непрофессиональной истории». Тогда, к концу 1980-х гг., мы были в шаге от того, чтобы не хуже, чем Пьер Нора и его команда, при­ступить к изучению то ли «мест памяти», то ли «массового исторического сознания», то ли «народной истории». Но, по-видимому, неуверенность в собственном статусе мешала историкам признать автономность данного явления. Несовпадение «научной» и «народной» версий истории преподносилось как плоды невежества, как результат злокозненной политики властей, как следствие недостаточной активности учёных в пропаганде научных знаний, но отнюдь не в качестве достойного объекта рефлексии. В этом опять-таки и «академисты», и «критики» были удивительно похожи.

Я бы вообще сконцентрировал внимание не столько на расхождении позиций исто­риков, и без того слишком очевидных, сколько на поисках общих черт между оппонен/7/тами. Возможно, именно так и удалось бы лучше ответить на вопрос о существовании национального сообщества историков или об его отсутствии, и о том, чему больше способствовала эпоха турбулентности - его консолидации или дисперсии. Главное, что И.Д. Чечель обладает для этого достаточным инструментарием.

Композиционно следующее за текстом Чечель исследование Г.А. Бордюгова и С.П. Щербины «Транзит: социологический портрет сообщества» создаёт эффект кон­трастного душа. Суховатый сциентизм - многочисленные таблицы, диаграммы, фор­мула расчёта коэффициентов - сразу демонстрируют серьезность намерений авторов, берущихся за решение великой по своей важности задачи - исчислить сообщество учё­ных в количественных данных и выразить существующие тенденции. Затем, обобщая средние показатели таблиц, они, перейдя к биографическому методу, производят на свет гомункулюса - усреднённого российского историка Виктора Ивановича, 65-летне­го преподавателя одного из московских вузов. Для многих читателей такое завершение высоконаучной статьи стало приятной неожиданностью.

Я же, признаюсь, готовился к чему-то подобному, познакомившись с таким призом в блестящей книге Г.М. Дерлугьяна (Дерлугьян Г.М. Адепт Бурдье на Кавказе. Эскизы к биографии в миросистемной перспек­тиве. М., 2010. Англ. вариант: Derlugian G. Bourdieu"s Secret Admirer in the Caucasus: A World-Systems Biography. Chicago, 2005), которую я настоятельно рекомендую всем, а в особенности авторам этой и других статей сборника.

«Характерным примером оказал­ся псевдогерой, в то время как реальные герои ещё не покинули своего творческого "подполья" и предоставили Виктору Ивановичу представлять их корпоративные чер­ты», - пишут авторы, явно не испытывая особых симпатий к этому уходящему типу историка. Но мне в их приговоре, равно как и во всём портрете, не достает знания того, каким он был историком? Как-то молчаливо предполагается, что плохим. То, что он в 1970-х гг. вступил в партию, занимался историей Отечественной войны, а в 1990-е гг. написал учебное пособие по истории России, руководствуясь цивилизационным под­ходом, это ещё не приговор. Пусть мне скажут сначала, насколько добросовестно Вик­тор Иванович работал с источниками, было ли в его книгах что-то новое, каким он был преподавателем, остались ли у него ученики, и чего они стоят. Вот тогда и посмеёмся.

Интересно, какие критерии позволяют отличить плохого историка от хорошего, а исто­рика от не-историка? Это вопрос не только к данной статье, конечно. Но возвратимся к тому, как авторы пишут о своём гомункулюсе: «Многие будут искренне поражены тем, что этот статистический пример историка оказался портретом типического служите­ля Клио». Поражаться будут те, кто забыл, что написано на первой странице данного текста про принцип Парето, согласно которому 20% участников дают 80% результата. Но тогда в чём эвристическая ценность уважаемого Виктора Ивановича? Он типичен для какой части сообщества?

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: В самом деле, «средняя температура по больнице» - примитивный подход. Необходимо ориентироваться на творческое меньшинство всякого сообщества, в том числе исторического. Иерархия - факт/

И вот здесь начинается непонятное. Корпус, состоящий из 1 722 историков, тща­тельно обрабатывается по разным параметрам, устанавливаются корреляции, кото­рым авторы стараются найти объяснение. Но почему численность профессиональных историков в России определяется в 40 тыс. человек? Может быть, это общепринятые данные, и только я об том не знаю? Если анализируемый корпус историков является выборкой, то что выступает по отношению к ней генеральной совокупностью? Входят ли в неё археологи, востоковеды, музейные работники, наконец, учителя школ? А как быть с теми, кто, получив историческое образование, именуют себя культурологами? Эти вполне легитимные вопросы не обсуждаются в принципе. И, наконец, как форми­ровался анализируемый корпус? Неужели действительно на основе данных А.А. Чернобаева и А.А. Аникеева? Я не против ни первого, ни второго, но строить по их дан­ным выборку - это всё равно, что судить об отечественных публикациях по данным сегодняшнего РИНЦ. Авторы избавляют читателя от знакомства со своей творческой лабораторией, а в итоге натыкаешься на странные утверждения: то Северо-Западный Федеральный округ лидирует в России по числу публикаций, посвященных Западной /стр. 8:/ Европе (это полный бред), то докторов у нас, оказывается, намного больше, чем канди­датов, причём это объясняется тем, что в историческую науку почти прекратился при­ток молодых историков... Столкнувшись с подобными «перлами», авторы пускаются в сложные интерпретации вместо того, чтобы заняться ремонтом выборки.

Неужели нельзя было создать команду, поручить ей набрать данных по сайтам, выстроить стоящую выборку, а затем уже всё это обрабатывать, избегая обидных оши­бок, способных дезавуировать все остальные, даже вполне убедительные выводы? Но, в любом случае, руководителям АИРО-XXI стоит сказать большое спасибо за их жертвенный труд. Ведь отсутствие доступных данных о национальном сообществе ис­ториков - самое красноречивое свидетельство состояния этого сообщества, какие бы ассоциации под каким бы августейшим покровительством ни создавались. Для того чтобы представить себе, сколько профессиональных историков занимается во Франции тем, что мы называем Новой историей, у меня ушло 22 минуты.

Д.И. Люкшин в своей статье под сообществами «национальных историков» по­нимает совсем другое. Видно, что автор пишет о наболевшем, не понаслышке зная о процессах формирования регионально-этнических версий национальной истории. Основная его идея заключена в фиаско конструирования региональных версий для обретения новой национальной истории. Провал, по мнению автора, произошёл в ре­зультате саботажа профессиональных историков, вследствие быстрой смены полити­ческих реалий, а также из-за доморощенности местных ревнителей этноисторической идентичности, не овладевших современными, актуальными для сегодняшней историо­графии исследовательскими подходами. Несмотря на обобщённое название, речь идёт главным образом о Татарстане и отчасти о соседней Башкирии. Остальные республики присутствуют лишь в качестве эпизодических примеров.

У меня есть к автору ряд претензий. Во-первых, удивляет манера принципиально не замечать работ, посвященных той же проблеме. Можно не читать американца Г.М. Дерлугьяна, который по-русски был напечатан сравнительно недавно, или А.И. Миллера, который не пишет о современных российских республиках. Но уж книги В.А. Шнирельмана странно не знать, не говоря о многочисленных публикациях на эту тему в журнале «Родина». Во-вторых, обрисованная автором диспозиция содержит ряд суще­ственных фигур умолчания даже применительно к Казани. Конечно, когда автор писал статью, он мог еще и не знать, с чем сольют Казанский университет и что за этим после­дует. Но он странным образом умалчивает об исторической оргии тысячелетия Казани. Или, может быть, стоит объяснить читателям, кто и почему стоит в этом городе на Санкт-Петербургской улице на пьедестале, предназначенном для памятника Петру I?

И, наконец, на чем основана непоколебимая вера автора в то, что тематика на­ционально-государственного креационизма давно отошла в прошлое? Он считает, что «объяснительный потенциал историографических концептов, уходящих корнями в дискурс этнонациональной истории, был исчерпан ещё в третьей четверти прошлого века», поэтому сегодня «построить исторический нарратив в понимании, предложенном Анкерсмитом, не получится». Но я уверен, что, работай Фрэнк Анкерсмит, например, в Ташкенте, у него означающее быстро сошлось бы с означаемым в версии суверенной национальной истории. Да для этого можно отправить гронингенского профессора даже и не в Узбекистан, а в гораздо более близкую ему Балтию. Не слышать мерной поступи «исторической политики» как в странах СНГ, так и в гораздо более дальнем от нас зарубежье - значит судить о жизни только по книгам классиков постмодернизма.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Разумный скептицизм, однако важнее исповедуемое мною субъектное понимание истории, которое более-менее объективно объясняет суть современного нациогенеза и подводит базис под идеи того же Анкерсмита/

Н.Д. Потапова в своей статье ставит перед собой амбициозную задачу - просле­дить, как реализуются основные формы научной коммуникации в современных исто­рических журналах. Работа эта, безусловно, важная для изучения судеб сообщества историков, поскольку периодика, по словам подзабытого классика, это «не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный ор­ганизатор». Надо отдать должное Потаповой: в отличие от множества отечественных историографов-эпистемологов, она вникает не только в декларации авторов и членов /стр. 9:/ редколлегии, но и в содержание хотя бы части публикаций. Зная Потапову как специа­листа по «лингвистическому повороту», я не был удивлен ни вниманием к формам ав­торского нарратива, ни избранным ею тоном в отношении рассматриваемых сочинений, который одни назовут ироничным, другие - глумливым. Морального права осуждать за это автора у меня нет, ведь я и сам в подобных ситуациях выбираю именно такой отстранённо-ироничный тон (наживая себе врагов на совершенно пустом месте). Но, взяв интонацию, надо выдерживать её до конца. Если же получается так, что над А.Н. Медушевским или покойным М.А. Рахматуллиным (чужими) подсмеиваться можно, а над И.Д. Прохоровой (своей) - нельзя, то ирония из формы мировосприятия превращается в инструмент ценностного суждения и тогда, выходит, правы те, кто на нас обижается.

Модели организации массового исторического знания рассматриваются на приме­ре старых академических журналов («Вопросы истории» и «Отечественная история»), междисциплинарного «Нового литературного обозрения» и глянцевого журнала «Ро­дина». Внешне этот выбор выглядит вполне оправданным. Но дальше вновь возникает чувство недоумения. Во-первых, нормальному анализу подверглась лишь «Отечест­венная (Российская) история», а те полторы странички, которые отведены «Родине», аналитическими никак не назовёшь. Но это даже не главное на фоне того, что автор, как выяснилось, совсем не интересуется институциональной составляющей.

То, что С.С. Секиринский никогда не работал в «Новой и новейшей истории», это не так страшно. В конце концов, может, ещё пойдёт и поработает, если послушается Н.Д. По­тапову. А вот то, что владельцем журнала «Вопросы истории» является вовсе не РАН, а авторский коллектив во главе с А.А. Искендеровым, это уже весьма серьёзное обстоя­тельство (Отделение истории и филологии РАН никак не влияет на кадровую и издательскую поли­тику журнала, но, с другой стороны, оно его и не финансирует), если и не полностью опровергающее выводы автора, то делающее необхо­димой их корректировку.

Непонятно также, почему для противопоставления «Отече­ственной истории» берется именно «НЛО» - журнал, издаваемый филологами и для филологов, который если с чем и надо сравнивать, так это с «Вопросами литературы». Да, стараясь закрепить право на широкую трактовку филологии, журнал иногда пуб­ликует исторические тексты. Но вообще-то для этого у холдинга «НЛО» есть «Непри­косновенный запас», благополучно издаваемый с 1998 г. Надо было как-то объяснить свой выбор. Жаль, кстати, что в качестве альтернативы «Отечественной истории» не рассматривался «Ab Imperio». Помимо содержательной части это издание интересно как раз своим менеджментом и фандрайзингом. А сравнивать в этом отношении с чем-нибудь «НЛО» просто некорректно. Ну, право же, журнал «Историк и Художник» прекратил своё существование в условиях кризиса вовсе не потому, что недостаточно подражал издательской политике И.Д. Прохоровой и не потому, что О.В. Будницкий оказался слишком академичен. Уж если и выставлять какие-то баллы за менеджмент и борьбу за аудиторию, то тогда надо быть честным до конца и описывать все условия функционирования исторического журнала, а не бросаться лапидарными фразами. В противном случае лучше ограничиться анализом дискурсивных практик. Так оно спокойнее будет.

Пример чеканных формул немного из другой области: «Среди авторов московских ака­демических журналов доминируют мужчины», «академическая среда не женское место», «там не звучит голос молодых». В нашем журнале «Средние века» представительницы прекрасного пола составляют более половины авторов, молоды они все, а значительная часть очень молоды. Стоит ли мне теперь снимать гриф РАН с титульного листа? К тому же среди тех, кого Потапова цитирует в своих обширных примечаниях, женщины явно не выглядят гонимым меньшинством. И, наконец, проводились ли такие подсчёты для журналов «НЛО» и «Родина»?

О статье А.В. Свешникова и Б.Е. Степанова говорить, пожалуй, не имею права, поскольку они в кои-то веки упомянули мой родной журнал «Средние века», причем во вполне положительном контексте. Не замечали, не замечали (во всех предыдущих опубликованных изводах их статьи) и вдруг - заметили. Как же теперь я могу их ру­гать? А если их только хвалить, то это будет несправедливо по отношению к авторам /стр. 10:/ других статей. Скажу лишь, что междисциплинарность декларируется всеми, попытки реализовать её предпринимаются многими, но является она при этом скорее недости­жимым идеалом, чем реальностью. Почему, демонстративно раскрывая объятия для представителей братских дисциплин, историки в итоге заключают в них в основном себя, любимых? Нет ли здесь какой-то институциональной причины? Или дело в деон­тологии исторической профессии?