Тема маленького человека в повести медный всадник. «Трагедия маленького человека в поэме А. С. Пушкина «Медный всадник. Наводнение в судьбе Евгения

Пушкин в последних строках первой части подчёркивает незыблемость статуи Петра как символа непоколебимого Стихией величия:

В неколебимой вышине,

Над возмущённую Невою

Стоит с простёртою рукою

Кумир на бронзовом коне «Медный всадник», с. 142

Эту невозмутимость Петра можно понять в двух смыслах: он не только остаётся спокоен перед лицом разбушевавшейся Стихии, но и невозмутим перед лицом бедствий, постигших, как жителей возведённой им столицы вообще, так и Евгения, сидящего в виду "кумира", в частности. Именно эта двусмысленность невозмутимости Петра приводит нас не только к победе Разума над Стихией, но и к противопоставлению самодержавия и судьбы "маленького человека", протестующего против тирании, не считающейся с его интересами, а, зачастую, и разрушающей его жизнь. Именно в силу этой двусмысленности спокойствия Петра он представляется нам не только великим реформатором, преобразившим Россию, но и жестоким тираном, готовым ради своих великих целей пожертвовать простым человеческим счастьем своих подданных.

Сказанное Евгением Медному всаднику во второй части повести "Ужо тебе!" Там же, с. 148 можно расценивать как выражение бунта "маленького человека" против самодержавия вообще, против Петра как его создателя и против его статуи как главного символа основанной им империи, которая не замечает беды простых людей и попирает даже Природу ради утверждения своего величия. Подобных взглядов придерживался, например, Е. Тоддес, считавший, что "вопрос о подлинном смысле "Медного всадника" упирается в соотношение Вступления и повествования, основанное на контрасте одического апофеоза Петра и Петербурга и трагического рассказа о несчастном чиновнике" Учёные записки. Пушкинский сборник. Том 106, Латвийский ГУ, Рига, 1968. Е.А. Тоддес, «К изучению "Медного всадника"», с. 92-113.С. 93. Этот "контраст", отмеченный Тоддесом, трактовался по-разному: Б. Томашевский отмечал, что "тема революции стояла перед Пушкиным как историческая тема, и более того - как историческая проблема, определяющая будущие судьбы России", считая, что в "Медном всаднике" эта "историческая символика развёртывается вокруг тех же малых героев - Евгения и Параши", то есть людей из народа, "ещё порабощённого, но готового рано или поздно свергнуть своих поработителей" Б.В. Томашевский. Пушкин. Работы разных лет. Москва, книга, 1990. «Пушкин и народность», с. 78-130.С. 119-121, то есть он видел в "Медном всаднике" предчувствие того, что самодержавие будет свергнуто. Другой советский литературовед, Инн. Оксёнов, полагая, что символика поэмы могла бы означать следующее. Революционные силы, носителем которых Пушкин считал "старинное дворянство", не способны претворить в жизнь свои намерения (Евгений - фигура достаточно жалкая, его порыв заранее обречен на поражение). Подлинная "революция" в русской истории произведена Петром, и он - Медный всадник - мстит за все попытки продолжить его дело иными путями, оберегая незыблемость императорской власти, им созданной и укрепленной. Пушкинское общество. Серия: «Последние годы творчества Пушкина». 1833-1837. Выпуск первый. Ленинград, 1933. Инн. Оксёнов, «О символике "Медного всадника"», с. 43-56.С. 54

Приходил к противоположным выводам, считая, что в "Медном всаднике" Пушкин отразил крах восстания декабристов, не нападая, таким образом, на самодержавие, а воспевая его. Однако, как бы не трактовалась оппозиция Петра (тирана) и Евгения ("маленького человека"), сам факт её существования исследователи "Медного всадника", как правило, не ставят под сомнение. Каким же образом мотив тирании и гражданского протеста, чуждый одической традиции вступления и одическо-архаическим мотивам буйства стихий в первой части повести, "проник" в это произведение?

Мотив гражданского бунта

Безусловно, и до Пушкина находились русские писатели (например, Радищев), выступавшие с критикой самодержавия, требуя отмену крепостного права и принятие конституции. Однако наиболее вероятным "источником" обращения "маленького человека" к статуе Петра как символу тирании большинство комментаторов называют полученный Пушкиным 22 июня 1833 года, то есть за несколько месяцев до написания "Медного всадника", четвёртый том Собрания сочинений Мицкевича, с которым Пушкин был дружен в 20-х годах и ценил как выдающегося поэта. Получив его, "Пушкин не только прочитал наиболее важные для него стихотворения [.] но, более того, три из них переписал в тетрадь" Н. Эйдельман. «Пушкин. Из биографии и творчества. 1826-1837». Москва, «Художественная литература», 1987.С. 263-264. Эти три стихотворения - "Петербург", "Олешкевич" и "Памятник Петру Великому" - на которые Пушкин обратил особое внимание, включают в себя мотив вызова, обращенного к бронзовой статуе Петра, символизирующей уже не торжество Разума, а жестокую тиранию, сметающую всё на своём пути:

Царь Петр коня не укротил уздой.

Во весь опор летит скакун литой,

Топча людей, куда-то буйно рвется,

Сметает все, не зная, где предел. А. Мицкевич, «Памятник Петру Великому», цитируется по э. версии: http: //www.e-reading.org.ua/chapter. php/133311/167/Mickevich_-_Stihotvoreniya_i_poemy.html

Пётр в этих стихотворениях "низко пал, тиранство возлюбя", став "добычей дьявола" А. Мицкевич, «Олешкевич», цитируется по э. версии: http: //www.e-reading.org.ua/chapter. php/133311/169/Mickevich_-_Stihotvoreniya_i_poemy.html, он называется "Венчанный кнутодержец" Мицкевич, «Памятник Петру Великому», который построил СПб по своей прихоти:

Не люди, нет, то царь среди болот

Стал и сказал: "Тут строиться мы будем!"

И заложил империи оплот,

Себе столицу, но не город людям. А. Мицкевич, «Петербург», цитируется по э. версии: http: //www.e-reading.org.ua/chapter. php/133311/169/Mickevich_-_Stihotvoreniya_i_poemy.html

В ещё одном стихотворении сборника, также прочитанным Пушкиным, - "Смотр войска" - Мицкевич выражается ещё более резко:

Воздвигнутый на ханжестве престол,

Объявленный законом произвол

И произволом ставшие законы,

Поддержку прочих деспотов штыком,

Грабеж народа, подкуп чужеземцев,

И это все - чтоб страх внушать кругом А. Мицкевич, «Смотр войска», цитируется по э. версии: http: //www.e-reading.org.ua/chapter. php/133311/169/Mickevich_-_Stihotvoreniya_i_poemy.html

Создавая в этом стихотворении "злейшую сатиру на "военный стиль" самодержавия" Эйдельман, «Пушкин. Из биографии и творчества. 1826-1837», с. 266, то есть на то, что Пушкин описал, в свою очередь, как любимую им "воинственную живость / потешных Марсовых полей" «Медный всадник», с. 137.

Возводя СПб - символ своей неограниченной власти - Пётр, по словам Мицкевича, не считался жертвами, "втоптав" в болота "тела ста тысяч мужиков", и это привело к тому, что "стала кровь столицы той основой" Мицкевич, «Петербург», обращаясь к уже упомянутому нами мотиву города, построенного "на костях". Описывая СПб, Мицкевич не замечает его красоты, видя только его подражание различным европейским столицам, и даже считает, что "Петербург построил сатана" Там же. Здесь же мы находим описание Медного всадника в качестве символа тирании:

Но век прошел - стоит он, как стоял.

Так водопад из недр гранитных скал

Исторгнется и, скованный морозом,

Висит над бездной, обратившись в лед.

Но если солнце вольности блеснет

И с запада весна придет к России

Что станет с водопадом тирании?" Мицкевич, «Памятник Петру Великому»

Стихотворение "Памятник Петру Великому", из которого взят последний процитированный нами отрывок, посвящено "русским друзьям" Мицкевича, а насчёт диалога между "Сыном Запада" и "певцом русской вольности", как отмечает Эйдельман, "у русского читателя не могло быть сомнений, что описана встреча Мицкевича и Пушкина" Эйдельман, «Пушкин. Из биографии и творчества. 1826-1837», с. 267. Таким образом, вопрос, прозвучавший в конце приведённого нами отрывка, принадлежит Пушкину Мицкевича, который вложил ему в уста этот "вопрос-предсказание" Там же, причисляя его, тем самым, к врагам русского самодержавия, олицетворяемого Петром и его статуей. Это стихотворение как бы является продолжением тех бесед о личности Петра и его влиянии на Россию, которые вели в 20-х годах Мицкевич, Пушкин и Вяземский, что позволяет сказать, что каждое из стихотворений Мицкевича, приведённых нами - "вызов, поэтический, исторический, сделанный одним поэтом другому" Эйдельман, «Пушкин. Из биографии и творчества. 1826-1837», с. 269 . Более того, в своём стихотворении, озаглавленном: "Русским друзьям", Мицкевич "произносит самые острые, предельно обличительные формулы, которые Пушкин, по всей вероятности, принял и на свой счёт", осуждая своих "русских друзей" Там же, и Пушкина в том числе, за отказ от безоговорочного осуждения самодержавия. Таким образом, ""Медный всадник" [.] был ответом Пушкина на памфлет польского патриота" М.А. Цявловский, «Рукою Пушкина», Москва - Ленинград, 1935.С. 551, однозначно осудившего самодержавие и самого Петра.

Написание "Медного всадника" стало как бы "поэтическим ответом" на критику Мицкевича, но не просто "ответным выпадом", а таким ответом, где "правоте польского собрата противопоставлена высочайшая правота спора-согласия" Эйдельман, «Пушкин. Из биографии и творчества. 1826-1837», с. 277, так как Пушкин, не отрицая "тёмной" стороны самодержавия, и соглашаясь в этом с польским поэтом, описывает и другую его сторону - великолепие СПб в качестве символа величия империи и гения его создателя, становясь, таким образом, в позицию "печальной, высочайшей объективности" Там же, с. 275. Помимо схожих мотивов и прямых текстуальных совпадений, присутствующих в стихотворениях Мицкевича и "Медном всаднике" Конкретные примеры подобных совпадений приведены в цитируемой нами работе Эйдельмана (с. 265-267) , Пушкин усилил связь своего произведения с творчеством польского поэта примечаниями, где прямо полемизирует с ним, отмечая, что его описание наводнения "не точно", а также ссылается не созданное Мицкевичем описание Медного всадника и отмечает "Олешкевича" как одно из лучших стихотворений поэта «Медный всадник», примечания, с. 150.

Можно сказать, что вступление, о котором шла речь выше, является как бы опровержением образа Петра и СПб, созданного Мицкевичем. Пушкин, в отличие от польского поэта, видит не только "тёмную", но и "сторону" "Северной Пальмиры", которую он любит и чьим величием, отражающим величие империи, столицей которой она является. восторгается. Отметим, что в стихах

Или, взломав свой синий лёд,

Нева к морям его несёт,

И, чуя вешни дни, ликует «Медный всадник», с. 137

Пушкин вводит использованный Мицкевичем в стихотворении "Памятник Петру Великому" образ тающего льда, сравниваемый им с падением тирании, в качестве одного из атрибутов СПб как центра великой и могучей Российской империи, которой он искренне восхищён.

Возвращаясь к двусмысленности невозмутимости Петра в последней сцене первой части повести, отмеченное нами в начале данной главы, можно сказать, что помимо "одического" Петра-покорителя Стихии, появляется другой Пётр, чем-то напоминающий Петра Мицкевича, равнодушно взирающий "в неколебимой вышине" на народные страдания. Таким образом, Пушкин, противопоставляя Петра Евгению в конце первой части, вводит в своё произведение новую оппозицию, развитую им во второй части повести, где Пётр выступает уже не только в качестве Героя, но и в качестве тирана, ради прихоти ломающего жизнь своих подданных, принимая, тем самым, в какой-то мере, позицию Мицкевича.

Можно сказать, что образ Петра, выступающего в качестве тирана, а также мотив бунта "маленького человека" против сломавшего ему жизнь самодержавия, были отчасти заимствованы Пушкиным у Мицкевича. Однако Пушкин, в отличие от последнего, не ограничился только критикой самодержавия, такой же "однобокой", какой была одическая традиция его безоговорочного восхваления. Принимая обе стороны фигуры Петра, русский поэт старается остаться объективным, и это приводит к тому, что все детали поэмы становятся образами, "в которых воплощается историческая мысль Пушкина, его размышления о судьбах России" Б.В. Томашевский. Пушкин. Работы разных лет. Москва, книга, 1990. «Поэтическое наследие Пушкина (лирика и поэмы) », с. 179-288.С. 247. Таким образом, сама поэма становится философско-историческим трудом, включающим в себя, помимо уже рассмотренных нами ранее одической традиции вступления, "онегинской" манеры ввода разговорной речи в повествование и одическо-архаического мотива буйства стихий, реплику "поэтического диалога" двух поэтов, произнесённую в качестве части "беллетристического", почти прозаического повествования, в рамках которого, как правило, и обсуждались подобные темы, где Пушкин продемонстрировал ширину своего взгляда, охватывающего обе стороны российского самодержавия и не дающего ему однозначной оценки.

Бунт Евгения

Перейдём к разбору второй части "Медного всадника", где развивается вторая часть "оппозиции", противопоставляющая Петра не "дикой Стихии", усмирённой им, как это было в первой части, а "простым людям", чьи судьбы он сломал на пути к воплощению в жизнь своих великих замыслов, в частности, возведя СПб среди болот и "на костях", то есть ценой многочисленных человеческих жертв. Напомним, что в конце первой части мы оставили Евгения сидящим напротив медного всадника и со всех сторон окружённого продолжающей прибывать водой. Вторая часть повести начинается со сцены "отступления" реки после неудачного бунта против покорившего её города. Это "отступление" Невы говорит читателю, что, во-первых, и на этот раз Пётр был "сильнее" покорённой им Стихии, оказавшейся не в состоянии поколебать его невозмутимость, и, во-вторых, указывает на то, что мотив противостояния Разума и Природы, которому была посвящены первая часть повести, себя исчерпал. Отметим, что по мере этого "отступления" реки назад в своё русло, "тема" реки теряет и в частоте встречающихся нам анжабментов, которых в 14 первых стихах, посвящённых описанию поведения реки, их всего два (один на семь стихов), а не один на два стиха, как это было в первой части, что является дополнительным свидетельством того, что она, по крайней мере, на этот раз, смирилась со своим поражением и отказалась от дальнейшего "возмущения", "покидая" текст и, тем самым, как бы уступая место "бунтаря" Евгению, судьбе которого посвящена вторая часть повести.

В следующем отрывке (стихи 15-65) Евгений торопится попасть на остров, где живёт его Параша с матерью, чтобы узнать об их судьбе. Отметим, что по мере того, как Евгений всё ближе к тому, чтобы окончательно убедиться в крушении всех своих надежд на "порядок" в своей личной жизни, растёт его смятение, приведшее его к помешательству, а вместе с ним его ритмическая "тема" становится всё прерывистей, всё богаче анжабментами. Так, в начале своего плаванья (стихи 15-37)"тема" Евгения, который включает в себя только два аджабмента (один на 12 стихов); в 19 стихах, рисующих картины причинённых наводнением разрушений, оставляющих ему мало шансов на то, что Параше с матерью удалось спастись (стихи 37-54) их присутствует уже четыре, то есть один на приблизительно пять стихов; а когда, увидев то, что осталось от "ветхого домика" вдовы, Евгений постиг весь объём обрушившегося на него несчастья (стихи 55-65), их становится шесть на 12 стихов (их соотношение становится приблизительно один к двум), то есть анжабментов становится ещё больше.

Спешит, душою замирая,

В надежде, страхе и тоске «Медный всадник», с. 143

Таким образом, и здесь появление всё большего количества анжабментов связано с бунтом, но на этот раз речь идёт о его разрушительных последствиях.

Третий отрывок (стихи 65-88) рассказывает о том, что в СПб, пострадавшем от наводнения, жизнь входит в нормальное русло. Возврат порядка сопровождается возвратом к "монолитному", гладкому тексту, в котором анжабменты, выступающие в качестве свидетельства бунта против него, становятся реже. Так, на 24 стиха этого отрывка приходятся только пять анжабментов (один почти на пять стихов), что свидетельствует, с одной стороны, о том, что к СПб возвращается его прежний внешний вид, символизирующий собой величие империи, а с другой - что этот внешний вид, а, следовательно, и величие символизируемой им империи", уже далеко не тот созданный Петром "идеальный город", в описании которого, во вступлении к повести, анжабментов было значительно меньше.

Следующие два отрывка, отделённые друг от друга строфическим переносом (стихи 89-119 и 119-144) возвращают нас к лишённому разума Евгению. Первый из этих отрывков описывает плачевное положение Евгения, ставшее, со временем, для него своего рода "нормальным порядком вещей". Однако наличие "внутреннего беспокойства", порождающего возмущение против той силы, которая обрекла Евгения на роль бездомного безумца, выражающееся наличием большого количества анжабментов, не исчезло - на 22 стиха их приходится 12, то есть приблизительно столько же, сколько их было в "теме" реки (10 на 21 стих). Более того, растущая готовность Евгения к возмущению, подобному "бунту стихии", подчёркивается тем, что в "теме" Евгения появляются "тройные" анжабменты - элемент, отмеченный нами как апофеоз возмущения Стихии в первой части повести:

Евгений за своим добром

Не приходил. Он скоро свету

Стал чужд. Весь день бродил пешком,

А спал на пристани;

Что он не разбирал дороги

Уж никогда; казалось - он

Не примечал. «Медный всадник», с. 146

Подобное развитие ритмической "темы" Евгения свидетельствует о том, что внутренне он уже готов, подобно порабощённой стихии, возмутиться против своих угнетателей, что и произошло в дальнейшем.

Во втором отрывке Евгений, оказавшись на том же месте, что и в ночь наводнения, приходит в себя. Любопытно, что начало отрывка, когда к нему начинает возвращаться разум, также начинается с "тройного" анжабмента:

Раз он спал

У невской пристани. Дни лета

Клонились к осени. Дышал

Ненастный ветер. Мрачный вал

Плескал на пристань, морща пени «Медный всадник», с. 146

Непосредственно связанного на данном этапе и с Евгением и с рекой, а это лишний раз подчёркивает, что теперь Евгений как бы принимает у Стихии "эстафету бунтарства". Более того, возврат сознания сопровождается элементом, впервые появляющимся в тексте поэмы - четырьмя идущими подряд анжабментами:

Вскочил Евгений; вспомнил живо

Он прошлый ужас; торопливо

Он встал; пошёл бродить, и вдруг

Остановился - и вокруг Там же, с. 146-147

Свидетельствующими не только о том, что приближается открытое возмущение, но и то, что бунт Евгения потенциально "опаснее" (сильнее), чем бунт Стихии, в "теме" которой, как мы уже отмечали, их было не больше, чем три подряд. В этом отрывке нам снова встречается уже наблюдавшийся ранее контраст между насыщенной анжабментами "темы" Евгения (9 на 20 стихов) и лишённой не только их, но и знаков препинания "теме" Медного всадника, занимающей последние четыре стиха этого отрывка (стихи 139-144):

И прямо в тёмной вышине

Над ограждённою скалою

Кумир с простёртою рукою

Сидел на бронзовом коне. Там же, с. 147

Этот контраст усиливает ощущение нарастающего напряжения между Евгением и "кумиром на бронзовом коне", продолжающим оставаться, как и в "центральной сцене", невозмутимым.

В следующем отрывке к Евгению, смотрящему на медного всадника, полностью возвращаются память и разум. Порядок, в который приходит его сознание, приводит его к воспоминанию о противостоянии Медного всадника и взбунтовавшейся стихии, которому он был свидетелем в ночь наводнения.

Здесь в мыслях Евгения как бы смешиваются две "темы": с одной стороны, после того, как в первых двух стихах Из его ритмической "темы" пропадают анжабменты, что делает её похожей на "одическое" вступление, подчёркивая величие фигуры Петра, которого Евгений называет "властелином судьбы" и в котором "сокрыта" поражающая воображение Евгения сила; с другой стороны, Пётр - тот, "чьей волей роковой / Под морем город основался.", он "ужасен в окрестной мгле", он

Евгений вздрогнул. Прояснились

В нём страшно мысли. Он узнал «Медный всадник», с. 147

[.] над самой бездной

На высоте, уздой железной

Россию поднял на дыбы Там же

Возможно, именно этот отрывок является наиболее наглядным примером того, как Пушкин, смешивая оба противоположных взгляда на фигуру Петра, приходит к "спору-согласию" в поэтическом диалоге с критиковавшим его взгляды Мицкевичем, показывая одновременно величие и основной недостаток русского самодержавия.

Сравнивая этот и предыдущий отрывки, заметим, что отмеченный нами ранее "пик" готовности Евгения к бунту против сломавшей его жизнь тирании, отмеченный четырьмя анжабментами подряд, приходится на тот момент, когда он "вспомнил живо" все свалившиеся на него несчастья, а вернувшийся к нему разум, а с ним и понимание двойственности фигуры Петра, основавшего принесший Евгению одни несчастья СПб, ослабили в нём "бунтаря", сведя, как мы увидим чуть позже, готовое вырваться возмущение, подобное буйству Стихии в первой части повести, к робкому "Ужо тебе!.", что подчёркивается отмеченным нами исчезновением анжабментов из "темы" Евгения в этом отрывке. Осознание Евгением "проблемы" самодержавия во всей её полноте, возможно, основанное на его "сопричастности" и ему и тем силам, которые активно выступают против него, которая была продемонстрирована в "центральной сцене", завершающей первую часть повести, "ослабляет" в нём потенциального бунтаря и делает его неспособным на "настоящий" бунт.

Возможно, этот отрывок является своего рода ответом Мицкевичу: с одной стороны, пока человек помнит только о личной беде, забыв обо всём остальном, он способен на то, к чему призывал польский поэт - на "настоящий", разрушительный бунт, способный "захлестнуть" самодержавие подобно тому, как Нева затопила СПб; с другой стороны, подобные действия напоминают действия безумца или неразумной Стихии, не способных осознать, как плюсы, так и минусы порабощающей их авторитарной верховной власти. Таким образом, Пушкин, отчасти соглашаясь с Мицкевичем, не разделял его взгляды, так как, в отличие от последнего, видел обе стороны российского самодержавия, и не был способен "до конца" взбунтоваться против его "тёмной" стороны из-за свой любви к его "светлой" стороне, которую он выразил во вступлении.

В начале следующего отрывка Евгений, к которому, казалось бы, полностью вернулось сознание, позволившее ему охватить мысленным взором всю двойственность Медного всадника, олицетворяющего самодержавие, назван "бедным безумцем", ведь, как мы только что уяснили, только безумец может утратить понимание двойственной природы самодержавия и решиться бросить вызов фигуре Петра - символу величия империи. В 12 первых стихах отрывка, то есть непосредственно до начала обращённого к Медному всаднику короткого монолога Евгения, мы находим два анжабмента, то есть их соотношение (1 на 6 стихов) становится приблизительно тем же, что и в изначальной "теме" Евгения, в самом начале первой части повести. Эти вернувшиеся в "тему" Евгения анжабменты отмечают потенциальную готовность Евгения к бунту, и в то же время указывают на то, что он снова вместе с рассудком утратил и только что обретённое им видение неоднозначности фигуры Петра, осознание которого исключает возможность "настоящего" бунта в принципе, а их сравнительно незначительное число соответствует неспособности Евгения, благодаря только что пережитому им пониманию двойственности "бронзового кумира", к "настоящему" бунту против него.

Угроза Евгения состоит всего из двух восклицаний: "Добро, строитель чудотворный!" и "Ужо тебе!. " «Медный всадник», с. 148, причём первое из них выражает восхищение фигурой Петра, а второе - её порицание, что возвращает нас к предыдущему отрывку, где эти противоположные чувства также смешиваются Отметим также, что «хвалебное» восклицание не включает в себя анжабмент, а «порицающее" - включает, что лишний раз подчёркивает связь анжабментов и темы бунта. Это же понимание несообразности безоговорочного бунта, по-видимому, пришедшее к нему сразу после произнесения угрозы вслух, объясняет испуг и бегство Евгения. Поскольку сознание снова вернулось к нему, он осознал, что только что "взбунтовался", а учитывая то, что ему прекрасно известно, какая судьба ожидает в Российской империи бунтовщиков, которых она беспощадно преследует, то, возможно, именно этот страх снова помутил его сознание, так как в конце отрывка, после целой ночи бегства от предвидевшейся ему погони он снова назван "безумец бедный" «Медный всадник», с. 148, стих 193, причём сознание Евгения уже не проясняется до самой его смерти, завершающей повесть. Отметим, что во всей сцене погони (стихи 181-196) мы наблюдаем отсутствие анжабментов, а этот факт, в совокупности с другими классицистическими элементами данной сцены Учитывая ограниченный объём данной работы, мы ограничимся тем, что только укажем на два таких элемента, отмеченных Пумпянским: державинская «акустика в изображении погони» («Медный всадник и поэтическая традиция 18 века», с. 188-189) и мотив ожившего медного всадника, который, «оберегает город от наводнения; его рука, «простёртая к пучине», запрещает волнам вздыматься и ветрам колебать Бельт" (Там же, с. 179-183) , снова возвращает нас к "одической" теме Петра, что можно расценить как свидетельство его победы над возмутившимся подданным, такой же полной, как и его торжество над Стихией до того.

Однако торжество Петра не является настолько подавляющим, как это может показаться на первый взгляд.

Единственный анжабмент, который мы находим в "теме" Евгения непосредственно после произнесения угрозы в адрес медного всадника свидетельствует о том, что, не смотря на вернувшееся понимание, повлекшее за собой естественные испуг и бегство, потенциал "бунтарства" остался в Евгении, в качестве "обратной стороны" его покорности воле самодержца. Кроме того, сравнивая "одические" вступление и завершение "центральной сцены" в конце первой части со сценой погони, необходимо вспомнить о пожелании поэта, чтобы Стихия не смогла потревожить "вечный сон Петра", сбывшееся, когда Пётр остался невозмутим перед лицом разбушевавшейся Стихии.

[.] И вдруг стремглав

Бежать пустился. Показалось «Медный всадник», с. 148

Однако Пушкин "забыл" пожелать Петру той же невозмутимости перед лицом возмущения своих подданных, и Пётр действительно утратил её, когда его лицо приобрело гневное выражение. Более того, для усмирения подобного "бунта" одной простёртой руки и величественного вида оказалось недостаточно - ему пришлось сойти со своего пьедестала и гнаться за и так уже испуганным своей минутной дерзостью почти до потери сознания Евгением. Всё это ещё раз свидетельствует о том, что бунт Евгения, а в его лице и "маленького человека" вообще, способен, в отличие от Стихии, по-настоящему поколебать самодержавие. Отметим также, что, как мы уже говорили, Евгений осознал всю чудовищность своего поступка ещё до погони, и это свидетельствует о возвращении к нему рассудка, и именно погоня, а не личная трагедия, которую он пережил, свела его с ума окончательно - возможно, здесь Пушкин высказывает свой взгляд на Российскую империю как на излишне суровую, преследующую "почём зря" и так уже раскаявшихся бунтовщиков Возможно, это намёк на декабристов, так и не прощённых Николаем I.

Переходя к завершающему повесть отрывку, где мы узнаём о смерти Евгения, прежде всего, отметим, что его составляют два абзаца, отделённые друг от друга строфическим переносом. Первый из них (стихи 197-205) продолжает тему раскаяния, которое испытывает Евгений из-за своего поступка. Любопытно, что на протяжении этого абзаца он ни разу не назван безумцем, возможно, потому, что, не смотря на душевное расстройство, его смирение со своей судьбой (Евгений "смиряет сердца муку" «Медный всадник», с. 148) и почтение к верховной власти (он снимает картуз в знак своего уважения Там же) нормально и естественно. Эта "нормальность" поведения Евгения подчёркивается относительной "гладкостью" стиха, где на девять стихов приходится только два анжабмента, возможно, символизирующие то, что в глубине души Евгения, не смотря на испытываемое им внешнее смирение, не угас "бунтарский огонь".

Завершающий повесть абзац (стихи 205-222) описывает судьбу жертв "бунта" Стихии, пострадавших от неё, как прямо (судьба, постигшая домик Параши и её матери и их самих), так и косвенно (смерть Евгения, не сумевшего пережить ужасную потерю), возвращая нас, таким образом, к "теме" реки. Резко повышается и частота анжабментов - их шесть на 18 стихов, и это свидетельствует о том, что Стихия не смирилась окончательно, и в будущем она ещё не раз "взбунтуется" против когда-то покорившей её Воли Петра. В этом последнем абзаце Пушкин, представляя в завершении своей повести готовность Стихии, а значит и "слившегося" с ней ещё в "центральной сцене" повести "маленького человека", к новому бунту против "дела Петрова", обращает наше внимание одновременно на два аспекта: его обречённость на неудачу и его кровавые последствия в лице невинных жертв. Учитывая то, что причиной смерти Евгения было, в конечном итоге, не его возмущение самодержавием, а его неспособность пережить личную трагедию, можно сказать, что Пушкин, по-видимому, верит в способность Власти к милосердию и осуждает бунт с применением насилия, подобный случившемуся наводнению (а, возможно, и восстанию декабристов), так как, кроме того, что он не будет иметь успеха, он ещё и повлечёт за собой многочисленные жертвы.

Бунт маленького человека

Противоречиво отношение русской литературы к водке. С одной стороны, пьяный прекрасно вписывается в мифологию русского характера, его размаха и удали, с другой – злоупотребление чем угодно (властью, напитками) у нас в России воспринимается как должное. В «Женитьбе» повседневность неотделима от темы пьянства. Диалог Арины Пантелеймоновны и Феклы раскрывает во всем великолепии абсурда привычность и даже естественность явления.

– Ну нет, я не хочу, чтобы муж у меня был пьяница...

– Что ж такого, что иной раз выпьет лишнее – ведь не всю неделю бывает пьян; иной день выберется и трезвый.

В середине XIX столетия пьянство трактуется русской культурой и как проявление слабости характера, и как социальное зло. Между этими полюсами и пребывают писатели, то защищая, то увещевая пьяненького героя. Создаются красивые теории: измените общество – и человек исправится; дайте человеку идею, образумьте, научите и покажите, как жить. В литературе появляется образ «маленького человека», который активно приобщается к водке, находит в ней основного советчика и избавителя от неурядиц, нищеты и скуки жизни.

Тема пьянства пришлась очень «по вкусу» русскому психологическому роману. Герои Лескова, Салтыкова-Щедрина, Достоевского, в трезвом состоянии безмолвные, тихие, незлобивые или глухо обозленные, посетив трактир, неожиданно становятся красноречивыми, точными, язвительными в оценках. Благодаря водке они преображаются, каламбурят, негодуют, рассуждают о метафизических вопросах, дискутируют.

Пьяный забывает о собственном бесчестии, забитости, нерадивости, пошлости, точнее, он находит им объяснение, освобождается от сознания обреченности и бесперспективности. Персонажи М. Е. Салтыкова-Щедрина и Ф. М. Достоевского – Степка Балбес и Мармеладов – торжественно и с гордостью объявляют себя жертвами жестокого мира. В тумане полубреда желаемое становится осуществленным; граница между чаемым и дозволенным стирается.

Герой из состояния затравленности переходит к позе раскаявшегося грешника, играя с чувствами окружающих. «Жалеть! зачем меня жалеть! – вдруг возопил Мармеладов, вставая с протянутой вперед рукой, в решительном вдохновении, как будто только и ждал этих слов. – ...Да! меня жалеть не за что! Меня распять надо, распять на кресте, а не жалеть! Но распни, судия, распни и, распяв, пожалей его!»

Создается впечатление, что слушатели соучаствуют в мучительном процессе рождения истины, которая предстает в случайном прозрении пьяного героя – таковы реплики Мармеладова («...когда некуда больше идти») и Сатина («Человек – это звучит гордо!»). Так возникают абсолютные формулы. Автор не желает, чтобы выразителем «правильной» мысли стал кто-либо из «трезвых» персонажей – пафос звучал бы неискренне.

В пьяном самобичевании просматривается расчет; «лишности» и «непонятности» подбираются оправдания: надо пить, чтобы не сойти с ума, чтобы не быть похожим на окружающих и не следовать, подобно другим, лицемерной морали. Пьяный мир срывается с места: «Я бы, может, теперь в экспедицию на Северный полюс поехал, потому я в пьяном виде нехорош, и пить мне противно, а кроме вина, ничего больше не остается. Пробовал», – признается герой Достоевского, Свидригайлов. Моральные нормы обретают пугающую подвижность. Еще немного – и пьяное сознание поставит знак равенства между собою и мирозданием. Неустроенный и одинокий «маленький человек» объявляет себя ревизором общественной морали. Его цель – напиться, выговориться, развернуть душу и отыскать в ней Бога. Вот кредо лирического героя Блока:

Ты будешь доволен собой и женой,

Своей конституцией куцой,

А вот у поэта – всемирный запой,

И мало ему конституций!

Пускай я умру под забором, как пес,

Пусть жизнь меня в землю втоптала, -

Я верю: то бог меня снегом занес,

То вьюга меня целовала!

Кстати, и сам поэт был подвержен греху пьянства...

Сопоставляя персонажей Г. Ибсена и Ф. Достоевского, Андрей Белый отмечает принципиальное отличие западного типа поведения от русского. Герои Ибсена «всегда на местах и потому готовы ответствовать за себя. Ответственность делает их облеченными властью. Они подобны администраторам и потому сдержанны, скупы на слова и жесты, в противоположность трактирным болтунам Достоевского, с незастегнутой, замаранной душой». Этой странной русской душе «легче пьяной ватагой повалить из кабачка на спасение человечества. А герои Достоевского часто так именно и поступали, вместо дома Божия попадали в дом... публичный».

Слово «надрыв» было придумано Достоевским и впервые использовано в романе «Братья Карамазовы». С легкой руки писателя «надрыв» стал неотъемлемой чертой русской культуры – именно этим словом можно отчасти объяснить демонстративное пьянство литературных героев не только XIX, но и XX века. Пить, гордо заявляя миру о своей погибели и одновременно требуя спасения, – не этому ли научили нас великие писатели?

Из книги Без обезьяны автора Подольный Роман Григорьевич

ГДЕ У ЧЕЛОВЕКА УМ? Жил когда-то учёный, который хотел по форме чужих голов узнать об их обладателях всё самое важное: таланты и способности, страсти и наклонности, даже взгляды и убеждения. Звали этого человека Галль; жил он лет полтораста-двести назад. Галль составил

Из книги Литературная матрица. Учебник, написанный писателями. Том 2 автора Букша Ксения

Владимир Тучков БУНТ НА КОРАБЛЕ РУССКОЙ ПОЭЗИИ Владимир Владимирович Маяковский (1893–1930) Поэт Владимир Маяковский был антиглобалистом и анархистом. Точнее - наверняка стал бы таковым сейчас, если бы родился не в конце позапрошлого века, а лет пятнадцать-двадцать назад.

Из книги Многослов-1: Книга, с которой можно разговаривать автора Максимов Андрей Маркович

СТИЛЬ ЧЕЛОВЕКА Стиль человека – это его своеобразный имидж, или, говоря по-русски, – собственный образ.По сути, стиль – это непохожесть. Мы говорим о ком-то, что кто-то выглядит стильно в том случае, когда этот человек не похож на окружающих, когда он выделяется на общем

Из книги История русской культуры. XIX век автора Яковкина Наталья Ивановна

Из книги Статьи из газеты «Известия» автора Быков Дмитрий Львович

Бунт в канун заморозков 185 лет назад, 14 (26) декабря, «на очень холодной площади» (Тынянов, кажется, преувеличил? погода была пасмурная, скорее мягкая, 8 градусов мороза) произошло одно из самых мифологизированных событий русской истории.Когда эта история будет описана не с

Из книги Кельты анфас и в профиль автора Мурадова Анна Романовна

Из книги Боже, спаси русских! автора Ястребов Андрей Леонидович

Русский бунт Для многих вещей Пушкин нашел единственно верные слова. Вот, например, о русском бунте: «Бессмысленный и беспощадный». Многим пришлось убедиться в этом лично.Еще Астольф де Кюстин (проницателен был француз!) предчувствовал, что русский бунт может быть ужасен:

Из книги Истина мифа автора Хюбнер Курт

Из книги Сенная площадь. Вчера, сегодня, завтра автора Юркова Зоя Владимировна

Из книги Быт и нравы царской России автора Анишкин В. Г.

Вольница и бунт Разина Все расходы, связанные с укреплением ослабленного Смутой государства и непрерывной борьбой с внешними врагами, ложились тяжелым бременем на плечи населения. Восстановление порядка в государстве сопровождалось новой кабалой и еще большим

Из книги «Крушение кумиров», или Одоление соблазнов автора Кантор Владимир Карлович

4. Языческий бунт в России и Западной Европе Ведь если Россия является сакральным пространством, особым образом устроенным, которое живет по законам, неподвластным принципам жизнеустроения остального мира, то бог этого места, разумеется, не наднациональный Бог, для

Из книги Повседневная жизнь Монмартра во времена Пикассо (1900-1910) автора Креспель Жан-Поль

2.2 Народный бунт и возрождение почвенного язычества Отсюда следует второе обстоятельство. Антихрист нелегитимен, он может придти к власти, только опираясь на народный бунт самых низших и эксплуатируемых слоев общества. Св. Ириней Лионский замечал еще во II веке:

Из книги Без Москвы автора Лурье Лев Яковлевич

Из книги Зачем идти в ЗАГС, если браки заключаются на небесах, или Гражданский брак: «за» и «против» автора Арутюнов Сергей Сергеевич

Образ «маленького человека» раскрывался во многих русских произведениях. Примерами могут служить «Бедные люди» Ф.М. Достоевского, «Шинель» Н.В. Гоголя, «Смерть чиновника» А.П. Чехова. Он постоянно менялся и представлялся в новых формах, но он всегда показывал одно – жизнь простого народа.

А.С. Пушкин в своей поэме «Медный всадник» показал безнадежную и безрезультатную борьбу «маленького человека» со властью и природной стихией.

В образе власти выступает «кумир на бронзовом коне» - памятник Петру I на Сенатской площади в Санкт-Петербурге.

Отношение Пушкина к самодержцу очень противоречиво. В начале поэмы он описывает его, как могущественного царя-реформатора, который смог победить стихию и создать красивейший город, затмивший даже столицу: «И перед младшею столицей Померкла старая Москва, Как перед новою царицей Порфироносная вдова.»

Но, одновременно с этим, Петр не задумывается о жизни отдельного человека, а мыслит исключительно в масштабах государства. И, пренебрегая мнением народа и законами природы, царь добивается своего: «Из тьмы лесов, из топи блат Вознесся пышно, горделиво; Где прежде финский рыболов, Печальный пасынок природы, Один у низких берегов Бросал в неведомые воды Свой ветхий невод, ныне там, По оживленным берегам, Громады стройные теснятся Дворцов и башен»

Пушкин восхищается величественностью и красотой города, произносит восторженный гимн, признаваясь ему в любви: «Люблю тебя, Петра творенье, Люблю твой строгий, стройный вид»

Однако, вступление заканчивает строками: «Печален будет мой рассказ»

Этот рассказ повествует о главном герое произведения – Евгении.

Он описывается, как «человек обыкновенный», не имеющий ни денег, ни чинов. Евгений «где-то служит» и мечтает устроить себе «приют смиренный и простой», чтобы жениться на любимой девушке и прожить с ней жизнь. Но наводнение, затопившее «омраченный Петроград», разрушило планы героя. Он надеется на лучшее и «спешит, душою замирая» к дому Параши, своей возлюбленной. Но, увидев, что от дома любимой ничего не осталось, он понимает, что могучая Нева уничтожила все, что он любил. Евгений, не устояв «против ужасных потрясений», теряет смысл жизни и понимает причину своих несчастий и узнает их виновника. Им оказывается тот, «чьей волей роковой под морем город основался». В нем рождается жажда возмездия к «державцу полумира». Но сила и значимость Евгения слишком мала, в сравнении с Петром. Поэтому, этот мятеж оказывается безумием, которое приводит только к скитаниям и страданиям, заканчивающиеся смертью «маленького человека». Таким образом, описывая историческое событие, Пушкин смог ярко показать, как волеизлияние исторически значимого лица повлияло на жизнь и судьбу народа. В настоящее время, эта проблема и трагедия «маленького человека» остается актуальной и нерешенной в истории и жизни человечества.

Александр Сергеевич Пушкин является автором множества известных и ставших классическими во всем мире произведений. «Капитанская дочка», «Дубровский», «Пиковая дама», «Медный всадник» и другие произведения актуальны и читаемы сегодня. В своем творчестве автор поднимает ряд важных социальных проблем и вопросов. Как и во многих других произведениях, автор описывает взаимоотношения личности и государства.

Главным персонажем поэмы является Евгений. Он скромный чиновник и «маленький человек». Читатель не знает ни о его происхождении, ни место его службы, какие-либо иные факты из жизни Евгения автор не указывает. Тем самым автор хотел показать, насколько малозначителен главный персонаж, а именно, что он – «маленький человек».

Автор описывает два мира: личный мир Евгения и мир государства. В каждом существуют и действуют свои законы. Мир Евгения состоит из грез, мечтаний о тихой мирной жизни. Мир государства – великое свершение и подчинение своей воли, своему порядку «Все флаги в гости к нам». Два этих мира враждуют, поэтому и ярко отделены друг от друга.

В поэме идет обвинение в адрес Петра Первого (царя-реформатора) в том, что если бы не он, то Евгений остался бы знатным дворянином. На этой почве Евгений угрожает самому Медному всаднику, поднимает бунт – бессмысленный и наказуемый. От этого главный герой сходит с ума. Он бродит по улицам ненавистного ему города, а в ушах его слышится шум ветра и Невы. Прогулка приводит его к Медному всаднику- памятнику Петра. Евгений начинает размышлять и осознает, в чем состоят беды и несчастья, как его личные, так и окружающих людей. И это толкает его на бунт и протест!

Перед читателем встает вопрос: кто же виноват? Государство, которому безразлична частная жизнь граждан, или граждане, которые отказываются изучать истоки государства?

Стоит отметить, что подобная тема описывает человека, который мал в социальном плане. Его духовный мир до крайности беден, узок и состоит из огромного количества запретов. Философские размышления его не волнуют, его интересуют только личные жизненные интересы.

Вместе со статьёй «Сочинение на тему: Бунт маленького человека в поэме «Медный всадник» читают:

Тема маленького человека особенно актуальна в русской литературе 19 века, в том числе и в произведениях А.С.Пушкина. Его поэма «Медный всадник» рассказывает о печальной судьбе такого человека, ставшего жертвой трагических обстоятельств.

Главный герой поэмы – бедный чиновник из Костромы, Евгений. Он живёт одной мечтой – жениться на своей любимой девушке, простой и скромной Параше. Он является типичным «маленьким человеком», неспособным на хитрость, обман и лесть для продвижения по службе и своих корыстных целей. Пушкин не рассматривает своего героя как отдельную личность. Евгений – лишь часть серого петербургского пейзажа, он далёк от важных государственных дел, реформ, преобразований. Автор не даёт ему даже фамилии: «Прозванья нам его не нужно», чтобы подчеркнуть незначительность личности.

Герой живёт простой, рутинной жизнью, поэтому сам Пушкин не разделяет его жизненных позиций. Желания и амбиции Евгения ограничены бытовыми заботами. Однако в жизни главного героя случается переворот – ужасное наводнение в городе, из-за которого погибает его единственный смысл жизни и любовь – Параша. Евгений сходит с ума, теряет рассудок от горя, а проанализировать событие и жить дальше у него нет сил. Так Пушкин показывает, насколько маленьким является герой, как жалка его незначительная личность.

Противоположность образу Евгения – образ Петра, властного и порой жестокого господина. Этот образ характеризует весь власть имущий класс, для которого проблемы и беды простого народа не имеют никакого значения. Евгений винит Петра во всех своих бедах, из-за чего медная статуя императора начинает его преследовать.

Вся поэма «Медный всадник» основана на противопоставлении «маленького человека» и сильного, властного государя. Тихий, слабый протест Евгения медному императору – это бунт простого чиновника против правящего класса, которому судьбы простых людей совершенно не интересны.

Вместе со статьёй «Сочинение на тему: Бунт маленького человека в поэме «Медный всадник» читают:

Поделиться: